Ни с той стороны, ни с другой.
А, значит, из более отдаленных областей твоей многогранной личности. Может, друз?
Нет.
Армянин?
Нет.
Но, конечно, не грек, иначе я бы его знал.
Нет, не грек.
Араб-христианин?
Нет.
Не турок?
Нет.
Так, мы перебрали практически все неевропейские составляющие населения Смирны, значит, он, видимо, европеец.
В некотором роде. Ирландец.
Сиви пошарил рукой возле кровати и достал бутылку ракии и два стакана.
Доктор, я подумал, что вы, наверное, пропишете мне что-нибудь в этом роде, поэтому на всякий случай приготовил. Ты знаешь про успехи греческой армии в глубине материка?
Знаю.
И вот как раз в тот момент, когда дела пошли неплохо, появляешься ты и предлагаешь неверную ирландскую возможность? А на Китай у тебя в ближайшее время нет планов? Впрочем, это неважно, мне все равно не ехать в эти далекие страны. Я останусь здесь, на живописном берегу Эгейского моря, пока не вылечусь.
За твою бабушку, сказал Стерн, поднимая стакан.
В самом деле, произнес Сиви, совершенно заслуженно. Я не только никогда этого не отрицал, но даже при всем желании не смог бы.
* * *
Осенью 1929 года Стерн спустился к Иордану, чтобы в маленьком домике на окраине Иерихона встретиться с человеком, которого не видел несколько лет, с арабом из Аммана, работавшим среди бедуинских племен на Моавитских холмах. Несмотря на то что он был на год или два моложе Стерна, выглядел он куда старше. Невысокий, чуть выше ребенка ростом, он сидел почти неподвижно, и его большие темные глаза в свете одинокой свечи казались безжизненными и непроницаемыми.
Сильный ветер стучал в темные окна и заглушал шум реки. Араб говорил шепотом, часто останавливался и закрывал рот тряпочкой. Всякий раз при этом Стерн отводил взгляд или рылся в своих бумагах, делая вид, что не замечает, как плохо у его собеседника с легкими. Закончив дела, они молча пили кофе, слушая завывания ветра.
У вас усталый вид, произнес наконец араб.
Просто много ездил в последнее время и мало спал. Этот ветер когда-нибудь кончится?
После полуночи. На несколько часов. Потом начнется опять.
Араб чуть улыбнулся одними губами, но выражение глаз не изменилось.
Я даже кашлять перестал. Уже скоро.
У вас будет свое правительство, и тоже довольно скоро. Только представьте себе, вы отдали этому делу пятнадцать лет, и оно близко к завершению.
Окаменевшая изнуренная худенькая фигурка смотрела на него неживым взглядом, прижав ко рту тряпочку.
Перед вашим приходом. Вечером. Я не думал об Аммане. Странно. Что-то меняется. Я думал, как мало мы знаем друг друга. Почему?