В последнюю минуту, когда колесницы их уже нагоняли, Марк вырвался из толпы бегущих, отскочил в сторону и, бросив меч, замер на месте, напряженный, готовый прыгнуть прямо навстречу мчавшимся колесницам. В эту долю секунды мозг его работал с холодной четкостью, казалось, у него было сколько угодно времени на раздумья. Если прыгнуть на первую упряжку, его скорее всего сбросит под копыта, ему не остановить их бешеный бег. Нет, самое лучшее – прыгнуть на возничего. Если удастся стащить его вниз, упряжка потеряет управление, все спутается и на такой крутизне задние колесницы попадут в кашу. Шанс невелик, но это даст людям те несколько минут, которые решают – жить или умереть. Самого его ожидает смерть, он полностью отдавал себе в этом отчет.
Первые лошади уже нависли над ним; грохот копыт заглушил все вокруг; черные гривы заслонили небо; то были лошади, которых два дня назад он называл своими братьями. Он швырнул в них зазвеневшим щитом и отпрянул в сторону, глядя вверх в серое лицо Крадока. На какой-то миг глаза их встретились, это было словно прощальное приветствие, приветствие двоих, которые могли стать друзьями. Затем Марк пригнулся, уклонился от направленного на него копья, прыгнул вверх и обрушился всем своим весом на поводья, концы которых, как водится у бриттов, были обмотаны вокруг пояса возницы. Мгновенно упряжка пришла в полный беспорядок. Марк обхватил Крадока руками, и оба рухнули вниз. В ушах у Марка стоял треск раскалывающегося дерева и пронзительное ржание лошадей; небо и земля поменялись местами, и все так же, не разжимая объятий, противники оказались под бьющими копытами, под колесами и острыми серпами.
Потом колесница перевернулась и навалилась на них всей тяжестью – тогда вокруг Марка сомкнулась тьма.
ГЛАВА 4
ПОСЛЕДНЯЯ РОЗА УВЯЛА.
По ту сторону тьмы была боль. Долгое время только она одна и существовала для Марка. Сперва белая, слепящая; потом она притупилась, сделалась красной, и сквозь красный туман он стал неясно различать окружающий мир. Рядом двигались люди, свет ламп сменялся дневным светом; Марка трогали чьи-то руки, иногда во рту появлялся горький вкус, за которым неизменно следовал мрак. Но все было спутанным, ненастоящим, как бывает на грани сна и яви.
Но однажды утром он услыхал, как трубы играют утреннюю зорю. Знакомые звуки прорезали туман в его сознании, как клинок меча разрезает спутанную пряжу, и с ними вернулись другие, знакомые реальные ощущения: утренняя прохлада, коснувшаяся лица и обнаженного плеча, отдаленный крик петуха, запах коптящей лампы. Марк открыл глаза и увидел, что лежит навзничь на своей узкой кровати в собственной комнатке. Прямо над ним – бледно-аквамариновый квадрат окошка на темно-золотистой плоскости стены, освещенной лампой, в окошко видно: на крыше напротив, на темном коньке командирской столовой, спит голубь, и силуэт его вырисовывается на фоне рассветного неба с такой четкостью, с таким совершенством, что Марку показалось, будто он различает каждый пушистый кончик торчащего перышка. Еще бы ему не различать: ведь он сам вырезал эти перышки, сидя на корнях дикой оливы в петле реки… Хотя нет, то была другая птица… Спала последняя пелена тумана, окутывавшая его мозг.