Эска нарушил молчание:
– Значит, подготовка кончилась. – Он говорил вверх, обращаясь к ветвям рябин, гудевшим от пчел. – Начинается охота.
– Охотничьи угодья обширны, – сказал Марк и повернул голову, глядя на своего спутника сверху вниз. – Кто знает, в какие зловещие логова заведет нас охота? Эска, ты лучше знаешь местность такого характера. Хотя здешние люди и не твоего племени, все-таки они ближе к тебе, чем ко мне. Они – обладатели щита с волнистым узором, а не ножен с четким рисунком. Поэтому если ты скажешь мне – сделай то-то, я сделаю и не спрошу почему.
– Что ж, это, наверно, будет разумно, – проговорил Эска.
Марк переменил позу и взглянул на солнце.
– Надо трогаться дальше, а то придется заночевать в лесу. Мы ведь пока не нашли деревню, про которую нам говорил тот человек в трактире. А даже с южной стороны Вала не стоит заходить в незнакомую деревню после наступления темноты, если тебе не надоела жизнь.
– Далеко идти не придется, – бросил Эска, – надо только держаться ручья.
Марк поднял бровь:
– Что на это указывает?
– Дым. Вот за тем холмом я недавно заметил тень от дыма, она скользнула по стволам берез.
– А может быть, это горит пустошь?
– Это горит костер, – просто, но убежденно возразил Эска.
Марк снова опустился на траву. И, как будто повинуясь внезапному побуждению, вытащил кинжал из ножен и принялся нарезать квадратами роскошный дерн с густой травой, а потом с величайшей осторожностью вынимать их. Нарезав нужное количество, он забросал ямку вереском и болиголовом и чуть подальше на берегу начал складывать куски дерна друг на друга.
– Что ты такое делаешь? – поинтересовался Эска, наблюдавший за его действиями.
– Строю алтарь, – ответил Марк. – На месте нашего первого привала.
– Какому богу?
– Моему собственному. Митре, свету Солнца.
Эска умолк. Он не предложил свою помощь Марку, бог был ему чужой, но он придвинулся поближе и, обняв руками согнутые колени, продолжал наблюдать за работой. Марк тщательно подравнивал, обтесывал и прихлопывал дерн, теплая земля крошилась у него под пальцами, низкая ветвь рябины бросала сеть теней на его руки. Закончив алтарь, он удовлетворенно обтер кинжал, спрятал его в ножны и смахнул с холмика рассыпавшуюся землю. Затем из обрывков бересты, сухих веточек и прошлогодних побегов вереска (их принес ему Эска) соорудил на верхушке алтаря костерок. Он складывал его очень осторожно, слегка примяв в середке, словно делал гнездо, а потом сорвал цветущую веточку рябины, отщипнул по цветочку и осыпал ими алтарь. И наконец достал из-за пазухи свою деревянную птичку – ту самую, из оливкового дерева, отполированную до блеска, потемневшую от времени и трения о тунику. Конечно, если приглядеться, птичка неуклюжая, несуразная, но она ему дорога. Именно поэтому она и годилась сейчас для жертвоприношения. Она – часть его жизни, она связывает его с дикой оливой в ручье, с той жизнью, с теми местами, вещами и людьми, с которыми для него связана эта дикая олива. В ту минуту, когда он клал птичку среди звездочек цветущей рябины, ему подумалось, что он кладет туда вместе с ней и свою прежнюю жизнь…