Я взглянул на моего поэта, всё лицо его было слух и удивление.
– - Что, верите ли теперь?
– - Но ваши ломбардные билеты?
Не успел я ничего отвечать, как дверь снова растворилась и в комнату вошел хозяин. Как я ни был бесстрашен, но это поколебало мое хладнокровие… Хозяин!.. Знаете ли, что предвещает приход хозяина тому, кто не платит за квартиру?
– - А! здравствуйте, Семен Семенович! Вы здесь; вот кстати как нельзя больше,-- сказал хозяин и подал руку чиновнику.
– - Батюшка, уж и обо мне-то замолвите,--сказала прачка, кланяясь квартальному…
Хозяин мой отвел его в сторону и пошептал ему что-то на ухо.
– - Еще на вас, м‹илостивый› г‹осударь›, жалоба! Вы не платите за квартиру.
– - Прошу вас очистить ее сегодня же, сегодня… У меня нанимают, деньги верные, да и больше дают; где это видано, жить даром в чужом доме! -- кричал хозяин.
– - Забирать даром мелочные припасы,-- подхватил лавочник.
– - Заставлять мыть на себя белье и не платить денег. Да еще называть честную женщину -- и невесть как. Вишь, лакеишко-то спозаранку, видно, наизволился! -- прибавила прачка.
Это дивное трио продолжалось с четверть часа, разнообразясь до бесконечности… Вопрошающим взором взглянул я на поэта.
– - Но ваши ломбардные билеты? -- повторил он.
– - Они существуют только в моем воображении!
– - Если вы честно не разделаетесь, то, извините меня, я поступлю по всей строгости законов,-- сказал квартальный.
– - И хоть еще строже! Черт вас возьми всех! Убирайтесь вон! Вы мешаете мне заниматься! -- закричал я, стараясь перекричать их…
– - Вон! из моего собственного дома? Ха-ха-ха! посмотрим. Убирайтесь сами, покуда целы… Не то ведь… держал же вас в доме даром, так, видно, и покормить придется. Кормовых денег не пожалею, вы же не служите; так -- как раз!
– - Окажите милость, остановите хоть вот эту шинель да сюртук, что на них надет, может быть, хоть половину за них выручу,-- сказал лавочник квартальному, рассматривая мою шинель.
– - А мне, батюшка, хоть белье-то предоставьте, я и тем буду довольна; пускай уж мое пропадает,-- говорила прачка.
– - Убирайтесь вон! -- заревел хозяин.
Я обратился к тому месту, где стоял поэт, с вопросом: "Верите ли мне? Отказываетесь ли от своего намерения?" Никто не отвечал мне; я обвел глазами комнату, но его уже не было, Я взглянул на пол: все до одной рукописи Ивана Ивановича лежали на прежнем месте. Лицо мое просияло.
– - Стыдно, стыдно! -- кричал между тем хозяин.-- Молодой человек, где бы трудиться, наживать деньги, а он вдался, прости господи, в какую-то ахинею, пишет и пишет, а что толку? Грех, господи прости, этаким людям и добро-то делать, поблажать их порокам.