Однажды вечером, подойдя к группе брезентовых палаток, что служили домом семье Мутесы, я застал всех в необычайно торжественном настроении. Мутеса вышагивал вокруг с видом властного патриарха, что резко контрастировало с его обычно веселой и игривой манерой общения с женой и детьми. Жена же его, добрая Нзинга, оставалась абсолютно безмолвной, а это было очень необычно. Четверо сыновей Мутесы, как обычно, занимались чисткой своих и его винтовок, а три девочки сгрудились в одной из палаток. Все они плакали, и громче всех плакала старшая, Ама, которой было всего тринадцать.
Я спросил Мутесу, что за беда пришла в его дом.
— Никакой беды, Гидеон, — отвечал он. — Мои дочери плачут по глупости.
— А я? — выкрикнула Нзинга, что готовила ужин. — Я тоже плачу, потому что я дура?
— А в тебе говорит твоя непокорность! — заорал в ответ Мутеса. — Заканчивай готовить мне еду, женщина, и приготовь свою дочь! Скоро придет шаман.
— Скоро придет мясник, — произнесла Нзинга, проходя мимо нас в палатку, где прятались ее дочери. Мутеса замахнулся на нее, но я удержал его руку, но не думаю, что он и вправду ударил бы ее. И все же его явно что-то мучило, и эта неловкость словно заражала все вокруг.
— Зачем придет шаман, Мутеса? — спросил я. — У тебя кто-то болен? Если так, я могу…
— Ты не должен вмешиваться, Гидеон, — твердо сказал Мутеса. — Я знаю, что вы на Западе этого не одобряете. Но время Амы пришло.
Все было абсолютно, предельно ясно. Я охнул от ужаса, поняв, о чем идет речь, и сжал руку Мутесы.
— Ты не должен этого делать, — сказал я тихо, но с гневом. — Мутеса, умоляю тебя…
— А я умоляю тебя, — ответил он, и его голос смягчился. — Гидеон, так приказал Дугумбе. Отказ означает смерть девочки, а если ты вмешаешься, то умрешь тоже.
Он освободился от моего захвата, — на лице его был уже не гнев, но глубокая печаль, — и проследовал за своей женой в палатку, чтобы утешить дочь. А я ошеломленно стоял там и пытался понять, что же делать, чтобы остановить этот отвратительный ритуал перехода, который должен был свершиться.
Из-за шока я плохо соображал. А когда я услышал трескотню старух, собравшихся вокруг палатки и несущих идиотский бред про "вступление во взрослую жизнь", то и совсем потерял голову, выскочил наружу и заорал, чтобы они заткнулись и убирались вон. Но они совершенно проигнорировали меня, дав понять, что мой статус чужака делает меня полностью невидимым в столь важный миг ритуала. Как бы то ни было, я продолжал бесноваться и орать на них до тех пор, пока не пришел шаман, в сопровождении нескольких вооруженных людей довольно угрожающего вида. В руке шаман держал ужасный нож, и это зрелище, а также брошенный им пронзительный взгляд, вернули меня в палатку, где Мутеса уже держал трясущуюся, рыдающую девочку.