— Ara, уже интересно.
— Затем мне понадобились: лук лиловый крымский, он сладкий потому что. Петрушка, вино белое, шампиньоны…
— О! Грибы! Еще интереснее.
— Крабы, сыр, масло сливочное.
— Сыр, крабы! Ну, ты извращенец!
— Это диагноз или комплимент?
— Сегодня воскресенье, — многозначительно напомнила Вера, — и я не доктор.
— Значит, комплимент, — торопливо постановил Андрей. — Продолжаю. Приготовил котлетную массу из сома…
Вера шутливо огляделась.
— Как?! Сом? Тут еще и сом был? — Ей хотелось дурачиться, вытеснить баловством тревожные мысли. Она наклонилась и заглянула под стол. — Сомик, ау!
Вместо сома ей в лицо прыгнул Пай и облизал губы пахнущим гречкой языком.
Вера рассмеялась, вытерла лицо салфеткой. Андрей удовлетворенно улыбался, как человек, чья хитрость удалась.
— Ну, остались детали. Мелко нарезанный лук поджарил до коричневой прозрачности и…
— У меня уже слюни до пола висят, как у Пая!
— И заполнил этой массой брюшко форели. Все.
— А крабов и все остальное ты куда дел?
— Мелко нарезал и сверху на рыбу высыпал перед запеканием. Плюс зелень.
— А-бал-деть. Ну почему ты такой потрясающий повар? Кто тебя учил?
— Это генетическое. Моя бабушка очень вкусно готовила. И я пошел в нее… Так мы есть будем? Или поговорим, пока все остынет?
— Я что, с ума сошла?! Такой вкуснотище позволить остыть! — И Вера с удовольствием принялась за еду.
Вскоре с форелью было покончено. Бокалы тоже опустели. «Сейчас музыку включат», — сонно подумал Пай. И точно, Двинятин, украдкой поглядывая на свою подругу, включил Стиви Уандера. Спасибо, что звук приглушил. Теперь можно поспать, пока они будут лизаться и разговаривать…
Но они молчали. Сегодня все было не так, как всегда.
Андрей открыл было рот, но Вера приложила свой палец к его губам.
Одно неосторожное слово могло нарушить хрупкое равновесие. И тогда лавину не остановить.
Она захотела, чтоб он сам раздел ее. Он делал это чуть дрожащими руками, а она смотрела на него глазами рыси. Поглядим, как ты справишься с этой длинной черной рубашкой, соблазнительной, полупрозрачно-шифоновой, вышитой по вороту блестящими пайетками. Ее можно было снять только через голову. Вера подняла руки… Осторожно!.. Царапается. Она сжата его руку острыми коготками.
Потом она легла на спину и разрешила снять с себя темно-серые шелковые брюки.
Оба продолжали молчать.
Лучше безмолвствовать. Когда что-то не так, не в порядке, когда хочется схватить за плечи и трясти, и кричать, — молчание становится лекарством. Молчание тогда — это ров, наполненный водой, и никакие захватчики его не преодолеют. Это отказ от игры краплеными картами. Это отказ от войны слов, но монолог тишины.