Дядя ей сразу не понравился. Высокий, с узкими плечами и вытянутым лицом, он напоминал старую и сварливую борзую. Жидкие волосы прикрывали глянцевую лысину, бакенбарды топорщились по сторонам, будто две сапожные щетки, а опущенные уголки губ придавали лицу вечно брезгливое выражение. Серые, как само уныние, глаза вяло шевельнулись, но тут же утратили к медсестре всякий интерес. Говорил дядя монотонно, без выражения, словно зачитывал средневековые статуты. Рядом с такими мухи дохнут от скуки, а от молока отделяется сыворотка.
— Повторяю, доктор, не может быть и речи о том, чтобы Эммелина вела богемный образ жизни. Ее поступок станет пятном на моей репутации. Кому понравится, если его юная родственница будет пить абсент в притонах и носить шаровары вместо платья? Кроме того, мое пребывание в столице подходит к концу. Послезавтра мы с женой возвращаемся в Лондон.
— Тогда заберите ее с собой, — рассеяно предложил Ратманн, массируя виски. Посол неодобрительно на него покосился. Воистину, в подобных заведениях все сплошь безумцы, что по ту сторону решеток, что по эту.
— Уж увольте. Как не прискорбно, моя племянница невменяема, а я не желаю, чтобы ее поведение стало поводом для пересудов в свете. Пусть остается в вашей замечательной клинике. А поскольку Эммелина недееспособна, то даже по ее совершеннолетию я останусь опекуном и позабочусь о том, чтобы лечение продолжалось без перебоев. Это для ее же блага. Всего доброго, доктор Ратманн.
Он удостоил врача невнятным поклоном и вернулся в гостиную. Берта смотрела на доктора, трепеща от гнева.
— И что, вы это так и оставите?
— Что я могу? Закон на его стороне.
— Но мертвые вне закона. Надеюсь, дядюшка упомянул Маванви в завещании, — ухмыльнулась Берта, следуя за англичанином, а доктору захотелось проведать запасы успокоительного, потому что он опять увидел нечто такое, чего на самом деле быть никак не могло.
Гостиная была просторной, с навощенным паркетным полом, но совсем без ковров, с которых так тяжело потом отмывать кровь. На стенах висели картины душеспасительного содержания. По всему помещению была расставлена кожаная мебель, и на одном из диванов, свернувшись в комочек, плакала Маванви. Услышав шорох юбок, она подняла опухшее от слез лицо, но не смогла ничего сказать и снова уткнулась в диванную подушку. Над девочкой нависала вертлявая дама в черном платье с таким громадным турнюром, словно под ее юбкой кто-то притаился. Двумя пальцами тетушка подняла прядь белокурых волос и поморщилась.
— Вы должны принять меры, — строго обратилась она к сиделке, — это негигиенично, позволять пациенткам ходить с распущенными волосами. Я думала, их здесь стригут. Можете увести Эммелину. Нет, милочка, забрать тебя никак невозможно, особенно после того, как ты устроила такую сцену, — эта реплика была обращена к Маванви, которая всхлипнула еще громче. "Убью," была первая мысль Берты. Вторая — "Все будете под мою дудку плясать." Причем именно вторая показалась ей кощунственной. Она уже привыкла смотреть на жизнь с позиции марионетки. Стоит только понять глаза — и увидишь, что от твоих рук вверх тянутся ниточки, а еще выше видна и крестовина, которую держат чьи-то пальцы. Одно их движение и кукла послушно выполнит приказ. Нет, никем она манипулировать не станет. И не убьет, не хватало еще родной стране неприятностей с Англией. Нападение на дипломата влечет за собой серьезные последствия — по крайней мере, так следовало из трехсот-страничной "Инструкции для Новообращенного Вампира," которую вместе с траурным венком Штайнбергам прислала в подарок Эржбета.