— Ненавижу этих тварей, — сказал кормчий, — мне всегда кажется, что они улыбаются.
Курносое рыло акулы и на самом деле словно расплылось в хищной улыбке.
Анад и Мекал с азартом тянули снасть. Матросы и гребцы оживились, кто подбадривал, кто острил. Но акула перекусила снасть, и оба рыболова врезались в противоположный борт. Гребцы, хохоча, повалились со своих скамей. Рутуб обхватил свой барабан и странно квакал, сотрясаясь при каждом звуке. Веселье перекинулось на трирему Альбатроса, и вскоре гоготала вся эскадра. Когда все успокоились, с последнего корабля запоздало донесся одинокий ослиный крик: то смеялся кормчий Шаркар по прозвищу Дубина.
Саркатр вполголоса напевал, прислонившись к мачте, полузакрыв глаза.
— Тоска! — вдруг сказал Саркатр и поднялся на ноги.
Глухо гремел барабан Рутуба.
— Спой что-нибудь повеселей, — сказал Агенор.
Саркатр подошел к площадке кормчего и сел на широкую ступеньку лестницы.
— Сердце ноет, проклятье берега… И веселье на ум не идет.
Этот пожилой мужчина с непривычными к работе руками очень интересовал Астарта.
— Саркатр, — сказал он, — почему ты здесь, ведь труд морехода тебе незнаком?
— Ты хотел сказать "непосилен"? — Саркатр внимательно посмотрел на Астарта.
— Я всю свою жизнь провел рядом с большой арфой. — Он старательно отер пот с лица. — Наверное, с самой большой арфой Ханаана. Может, слышал: у правителя Акко был самый крупный оркестр на всем побережье. Нас приезжали послушать ученые люди и ценители прекрасного со всей Палестины. Я сочинял музыку…
Он замолк, углубившись в воспоминания, и вдруг воскликнул:
— Как сильные любят чтобы их прославляли! Нам разрешались только хвалебные гимны, но все мы хотели петь и играть совсем другое. Я все бросил и поехал по свету. Побывал в Карфагене, Гиппо-Зарите, Саисе — везде царствует тяжеловесный гимн. Недаром же сейчас в таком ходу песни, прочитанные на древних египетских папирусах и шумерских глиняных табличках. Сегодня человеку не хватает чувства. А древние умели чувствовать. О эти хвалебные гимны! Меня тошнит от них, выворачивает все внутренности, как при качке в море. Я не знал, что делать. Без музыки жить — немыслимо, вернуться ко двору — вдвойне немыслимо. Чем бы все кончилось, не знаю. Но появился адон Агенор. Поэтому я здесь.
— Слышал я песни из древних папирусов, — Астарт задумчиво смотрел вдаль, — их пела жрица… Они были слаще вина…
— А как боролся правитель Акко с этими песнями из папирусов! Но песня все равно пробилась. Смотришь, идет какой-нибудь пахарь за сохой и мурлычет древний напев, считая его своим, деревенским. Старинные мелодии Египта и Шумера можно победить, лишь создав нечто лучшее. Это при дворе-то создать?