Над ней белоснежная роза цветет;
Над ним — темно-красный шиповник.
Это была песня, которую его мать часто пела в таверне, и когда он запел, все ангелы подхватили мелодию, и голос Саймона устремился вверх, навстречу звукам, которые издавали их инструменты:
Кусты разрослись и ветвями сплелись…
— Саймон, — умоляла мать, и в голосе ее слышалось отчаяние, но тут настоятель поднял руку.
— Довольно, — сказал он.
Регент поднялся из-за органа.
— Где он научился так петь? — осведомился он.
— Он не учился, — ответила мать Саймона.
— Но как же он запоминает мелодию?
— Он ее чувствует.
— Погодите минутку, — сказал регент. Он вернулся к органу, нажал на педаль и сыграл ноту.
— Спой ее, — велел он Саймону.
Саймон не слушал. Он ждал, когда снова заиграют ангелы, но мать тронула его за плечо, и он услышал эту ноту. Он в точности воспроизвел резкий звук, чувствуя, как он отдается у него в груди.
— Саймон! — сказала мать и пропела ему эту ноту; тогда он понял и повторил звучание.
Регент начал наигрывать сначала простенькие фразы, затем более сложные. Саймон почувствовал, что орган поет ему, и начал отвечать инструменту, а потом они запели вместе, словно это была игра. Ноты забирались все выше и выше, и голос Саймона следовал за ними, возносясь к сводам церкви.
Регент перестал играть и откинулся на спинку стула. Настоятель не сводил с Саймона блестевших глаз, а мать стояла, прижав руку ко рту. Саймон не мог понять, счастлива она или огорчена.
— Ну что же, я думаю, мы определили, что мальчик умеет петь, — констатировал настоятель.
Саймон взглянул на мать, пытаясь понять, все ли правильно он сделал, но тут снова заговорил настоятель.
— Может быть, вам бы лучше представить его директору, — посоветовал он.
Теперь голос его изменился: говорил лишь один человек. Саймон присмотрелся, но не увидел вторую тень. Он снова услышал музыку и пошевелил пальцами, как будто тоже играл. А потом мать поймала его руки и села вместе с ним на скамью. Он заглянул в ее глаза; в них вспыхивали зеленовато-желтые огоньки, как в лесу.
Настоятель встал перед ними и откашлялся.
— Вы служите в одном из трактиров на Лонг Миллгейт, не так ли?
Мать Саймона кивнула, не сводя глаз с сына.
— Там вы и живете?
— Да, сэр, — ответила Мари. — Но трактир закрыли пуритане.
Она разговаривала с настоятелем, но смотрела на Саймона. Казалось, что она его о чем-то просит — возможно, она просила прощения. Настоятель наклонился к ней.
— Сколько лет вашему сыну, миссис?
— Почти тринадцать, — ответила мать.
И тут из задней части церкви донесся резкий голос: