Я нахохлился, спросил Полину Мокиевну:
— Говорите скорей, какую работу делать.
— Ты хоть сначала поздоровкайся!
— Здрасьте, — глянул я исподлобья, на людей.
— Здорово, здорово! Ишь ты, какой сурьезный, — ответил мне за всех один плотный усатый старик в железных очках и с пышными бровями.
Над шеренгой ребят опять прокатился хохоток, но старик повел бровями в ту сторону, и хохоток скис.
— На клапана его, Полина Мокиевна, на клапана. Там силы не надо, а сурьезность пригодится, — то ли в насмешку, то ли по делу сказал старик.
— Он еще неоформленный.
— Веди, оформляй. Потом — сюда.
— Может, завтра ему начать?
— Что завтра, когда человек позарез нужен теперь, — отрубил старик.
Он сердито ткнул пальцем в бревенчатый простенок, там висела на гвозде написанная от руки бумага.
— Ты вон подписку с нас взяла.
— Не я взяла, вы сами обязательства приняли. Какая же это подписка?
Я заробел, как бы старик и женщина из-за меня не поругались; а Полина Мокиевна протянула старику подшипник, который все еще держала в руке, и тихо, мирно сказала:
— Смотри, Павел Маркелыч, и в этом тракторе все сношено. И эти подшипники надо заливать.
Старик поднес подшипник к очкам, постучал по его вогнутой поверхности ногтем:
— Надо. Да только баббиту на складе — с гулькин нос.
— Миленький, что же делать? Будь ласка, придумай что-нибудь.
Старик еще сердитее зашевелил усами:
— Что я, академик, что ли, придумывать… — Но подшипник положил рядом на верстак.
— Идем, — сказала Полина Мокиевна и повела меня через всю мастерскую. И опять парнишки-рабочие разглядывали меня со своей «высоты», а один, большеротый, кудрявый, с хитрыми глазами, пригнулся и состроил мне рожицу.
Кабинет Полины Мокиевны находился рядом, за стеной. Почти все место в нем занимали железная печь да письменный стол. В кабинете негде было повернуться, его разгораживала пополам брезентовая занавеска, подвешенная к потолку на стальной проволоке.
Полина Мокиевна шагнула за край занавески, я увидел там спинку железной койки, а потом услышал стук умывальника. Возвратилась Полина Мокиевна уже без ватника, в серой вязаной кофте, и я увидел, что никакая она не толстая, а очень складная и даже молодая.
Она была почти такая же молодая, как наша мама. Только мама темнобровая, а у Полины Мокиевны волосы золотистые и влажные от умывания брови почти белые.
— Вы что, так вот здесь, прямо на работе, и проживаете?
— Прямо и проживаю.
— А дом где? Разве дома у вас нет?
Полина Мокиевна подвинула ко мне бумагу, ручку с пером:
— Пиши заявление.