«Ага, значит вот в этом здании и произошло то, что разделило нашу страну на два измерения. Ведь это — особняк балерины-фаворитки Кшесинской?» «Точно. При мне там был Музей революции. Я много раз бывал и в особняке и даже на балконе, с которого некогда выступал Ленин.» «Все-таки мне непонятно…» — задумчиво сказал Мухин, глядя на балкон и представляя на нем великого оратора, поднятого из вон той двери на пику и брошенного прямо на головы экзальтированной наэлектризованной лозунгами толпы.
Потом был шквальный огонь двух своих и четырех трофейных пулеметов из всех окон по цвету большевистской революции, собравшемуся здесь послушать Ильича. Казакам терять было нечего. Прояви они малейшее колебание — и их самих тут же подняли бы на тысячи штыков. Пулеметы раскалялись так, что мокрые тряпки, непрерывно-лихрадочно подаваемые ошалевшим пулеметчикам, начинали дымиться на грохочущих стволах. Но уже через десять минут живых в поле зрения почти не было. Штыки валялись рядом с серыми шинелями резервистов и черными бушлатами «братишек» по всему скверу.
«Что непонятно? — спросил Фридман. — К казакам присоединились остатки гвардейских полков, уцелевшие в Мазурских болотах, подошли корниловцыи…» «Это-то я знаю, — поморщился Мухин. — Непостижимо другое: ЗАЧЕМ, как, каким механизмом можно было уничтожить не сотни, тысячи, даже, страшно произнести, миллионы русских, НО ТРИ ЧЕТВЕРТИ народа? Это же надо было стрелять даже и не каждого второго. Даже в этом вашем «Чекисте» показано, как это вообще очень трудно, чисто технологически, убивать даже сотни людей. Газы что ли они применили?» «Нет, до этого не дошло… Вы знаете, что такое ГУЛАГ?» «На каком это языке?» «Увы, на нашем с вами русском. Главное управление лагерей.» «Не понимаю. Военных лагерей?» «Концентрационных.» «Для военнопленных?» «Да, если считать пленными десятки миллионов обреченных на смерть от голода и холода истинных и минимых политических врагов. Это были лагеря намеренного массового уничтожения.» «Д-десятков миллионов собственных граждан?!» «Плюс коллективизация для уничтожения зажиточного крестьянства как класс…»
«Чушь какая-то, — задохнулся Мухин. — Никогда никто в истории не уничтожал крестьян. Кто же общество кормить-то будет?» «Именно потому сразу был голод с людоедством… А потом начались чистки — уничтожение массами палачами народа и друг друга, включая сторонников режима. А нелепо подготовленная и едва не проигранная война! Тридцать миллионов убитых. Только в блокаде Ленинграда погибло от голода и холода около двух миллионов горожан… Послевоенная разруха сопровождалась не только скудным питанием, но и новыми волнами репрессий. В лагеря угодили бывшие военнопленные, которых немцы брали в начале войны миллионами… Я уж не говорю о чуть ли не поголовном пьянстве, о неустроенности быта, при которой заводить детей и вырастить полноценных граждан могла далеко не каждая семья. Под занавес трагедии коммунистического режима произошла катастрофическая авария на атомной электростанции из-за поголовного головотяпства. После свержения советской власти был установлен демократический режим, но экономика стала еще слабее из-за массы политических несуразиц, которые я, находясь уже вне России, не пытался и анализировать. Так или иначе, Россия в вашем с Мариной понимании, сузилась до размеров Российской Федерации без Украины…» «А это еще что такое?» «Это — Малороссия, — поспешно пояснила Марина. — Она, как и Белоруссия, Средняя Азия и Закавказье отделились от России…»