«Я угадаю, кто бы это мог быть, как только они произнесут первые фразы, — вмешался третий, которого все называли не иначе как «маэстро». — Я за минуту определяю, who is who, на каком бы языке они ни говорили… Так или иначе, никто из русских такие суммы положить на счета не мог, это точно. Значит, иностранцы, А потому скорее всего, не рога и копыта…»
3.
Фридман наблюдал за молодыми людьми, спешащими по тропинкам к его временной резиденции. В окно веранды был виден голубой залив с едва заметной зеленой полоской противоположного берега.
Между заливом и особняком простирался широкий песчаный пляж, на котором когда-то, в аспирантские еще времена Арон неизменно проводил свои выходные с молодой и эффектной Жанной. Здесь был тогда особняк его научного руководителя — профессора Драгомилова. Отношения с сановным стариканом не ладились, как и диссертация в целом. Именно это и обсуждали молодые супруги как-то на пляже, едва выплыв из крутых желтых волн, когда Жанна обратила внимание Арона на странную пару в прибое. Древние старичок и старушка, крепко держась друг за друга мужественно сопротивлялись волнам и все-таки успешно вышли на сушу. «Да это же мой Драгомилов… — поразился Арон. — Мне говорили, что он живет летом как раз здесь.» «Подойди хоть, поздоровайся…» «Ты что! Он такой подозрительный, высокомерный; решит, что я его тут подкарауливаю… Я тебе только что говорил: встречи назначает редко, минут на пятнадцать. И вообще он мной не доволен и собирается выгонять…» «А ты подойди все-таки.»
Драгомилов действительно удивился. Он упорно принимал под свое крыло «еврейских аспирантов», но едва переносил их за врожденную бестактность. Вот и этот, надо же, лезет в плавках к неодетому академику. Уже привычно собираясь поставить наглеца на место, академик вдруг заметил взволнованную Жанну.
Она стояла на фоне золотистых в закатном солнце стволов высоких стройных сосен и тоже была золотисто-загорелая, полногрудая, статная с удивительно стройными ногами и густыми каштановыми волосами. Драгомилов мгновенно преобразился, выпрямился, выпятил грудь, втянул животик и кашлянул. Поклонившись издали Жанне, он сварливо сказал под добрым понимающим взглядом своей обаятельной крохотной супруги: «В приличном обществе, молодой человек, принято представлять свою даму знакомым людям.»
Жанна разговаривала сдержанно, но непринужденно, впопад смеялась, проявляя определенный аристократизм, чем совершенно поразила восьмидесятилетнего серцеееда. Он пригласил их на свою дачу, показавшуюся им дворцом в сосновой роще, демонстрировал свои розы, угощал вином и обедом, даже читал по-французски стихи, в которых Фридманы не поняли, естественно, ни слова. Милейшая Антонина Кирилловна вспоминала, как она в начале века познакомилась со студентом-математиком как-то на балу в Институте благородных девиц: «Все, представьте себе, Жанна Борисовна, танцевали только с гусарскими и драгунскими офицерами, а я, урожденная шведская графиня — со студентом!»