. Впрочем, вам-то какое до всего этого дело!..» — она судорожно сглотнула слюну и скомкала салфетку.
Волна острой жалости и нежности к этому великолепному беззащитному существу вдруг поднялась в Мухине. Он положил руку на ее холодный кулачок: «Мне интересно все, что касается вас, Марина. Сам не знаю почему. Я давно никому ничего подобного не говорил. Если я вас не совсем раздражаю, расскажите мне о себе. Вы учились?» «Училась? После гимназии я провела два года в Бестужевке, пока не убили отца. А потом… Потом и мама умерла. Я не из вашего круга, князь. Скорее наоборот.» «Мне это все равно,» — быстро сказал Андрей Владимирович.
Марина расцвела какой-то неожиданной для такой напряженной девушки застенчивой улыбкой. Ему остро, до головокружения, захотелось прикоснуться к ней. Он встал и поклонился, приглашая на танец. Лейканд издали поощрительно кивнул Марине, делая губами поцелуй. Лицо Марины исказила гримаса. Она резко отвернулась и положила руки на плечи Мухина. В центре зала было светлее, исчезло обаяние розового полумрака ложи, но девушка казалась такой же юной и привлекательной. От ее спины в ладони Андрея Владимировича струился совершенно ему не знакомый ошеломляющий ток. Он испытывал сжимающий сердце страх, не имеющий ничего общего с привычной страстью от прикосновения к нежной женской коже. Глаза их встретились, и оба вздрогнули так, что испугали друг друга. Ее сияющие под челкой бездонные глаза внезапно сузились словно от боли, одновременно увеличились и без того большие в темноте зрачки. Мухин невольно ослабил свои руки на ее спине.
«Это не вы, — сморгнула она. — Это мои мысли…»
«Не выйти ли нам?»
Судорожно кивнув, Марина ловко выскользнула из его рук и устремилась к выходу. Мухин догнал ее уже на лестнице, взял ее под руку. Гардеробщик молча подал ее шубку. В ней Марина показалась еще выше и стройнее. В жизни не видел ничего подобного, радостно прокричало в мозгу у князя. Это же какая-то запредельная красота!..
3.
На Невском сквозь густой рой снежинок сияли сотни реклам. Главный проспект необъятной страны, раскинувшейся по трем частям света от выкупленной Аляски до присоединенной двадцать лет назад Сербии, встречал новое тысячелетие христианской эры. На фоне Гостиного Двора искрились в ряд рождественские елки. Рекламы всего мира были здесь принципиально только на русском языке.
На Садовой тихо кружила метель. Бездомные грелись на вентиляционных решетках метро у Летнего Сада. «Неизбежные издержки цивилизации,» — кивнул на них Мухин, пытаясь вернуться к теме разговора, которая ее так остро интересовала. «Вашей…Я хотела сказать, этой цивилизации.». «Другой не придумано, Марина.» «Не придумано? Совсем недавно я была уверена, что давно придумана, что ей просто не дали состояться — насадили на казацкую пику много лет назад. Совсем недавно я была уверена, что могла быть совсем другая Россия. Для всех, а не только для богатых. Дом всех народов, а не их тюрьма немногим лучше царской. А сегодня мои политические склонности не имеют ничего общего с этой идеологией, и, боюсь, не имеют вообще отношения к реальности…» Она произнесла это как-то злорадно-обличающе и поморщилась от собственной фразы, как от приступа зубной боли.