– А почему тебя это так интересует?
– Я же твой лучший друг.
– Пользуюсь. Какой чай тебе заварить? – Одри быстро спрятала от него лицо, отворачиваясь и направляясь на кухню.
– И как же зовут этого счастливца?
– Не важно. Так какой чай: зеленый или черный?
– Кофе со сливками и побольше сахара.
– Вот так вот, да?
– Ага. – Том откровенно разглядывал ее квартиру. А она вдруг подумала, что никогда не была у него. – А мне у вас нравится. Ты никогда раньше не приглашала меня домой. Почему?
– А ты?
– Ну я… Ну я… Просто не было повода.
Ей захотелось спросить у него о тех фотографиях, что видел Виктор, о его детстве и вообще о его семье: о том, как он проводил выходные, когда был маленьким; о том, куда они ездили с мамой и папой в отпуск; во что он играл с соседскими мальчишками и с няней… Но семья Тома, вообще его мир – это всегда было закрытой темой для них. Как, собственно, и ее семья. Она никогда не упоминала родителей, никогда не рассказывала о том, что у нее раньше была другая жизнь. Ее биография как бы разделилась на две половины, и еще подростком она провела грань: того, что было до тетушки Эллин, – больше не существует. Теперь ничего не изменишь, и для многих Одри так и останется девочкой из непонятной семьи, девочкой, которую бросили родители. И какой бы умной и талантливой она ни была, чего бы в жизни ни достигла, ей никогда не пробиться в ряды этих буржуа, среди которых вырос Том, потому что она – полукровка, дворняжка, которая случайно прибилась к стае холеных гончих…
– Одри! Сколько можно витать в облаках!
– Что?
– Я говорю, квартирка у вас хорошая. Даже не думал, что вы с тетушкой живете так богато.
– Богато?
– Ну… для среднего класса, который вы представляете… Я предполагал увидеть другое. И квартира у вас очень большая.
– Том, скажи уж честно: ты считал нас кем-то вроде «бедных родственников», а теперь обнаружил, что мы кое-что имеем. – И она улыбнулась, вспомнив про тетушкины капиталы, которые та хотела вложить в их фирму.
– Чему ты так радуешься?
– Да не важно. Вспомнила наш с тетей разговор. Но об этом позже.
– Слушай, а можно я поживу у тебя до возвращения тетушки?
Она опешила.
– В каком смысле?
– В смысле, где твоя спальня?
– Том! Это наглость.
– А, ты любишь, когда тебе сначала вешают лапшу на уши, а потом переходят к основному действию. Ну хорошо, мэм. Не правда ли, сегодня прекрасная погода? Кстати, не желаете ли провести со мной сегодня ночь? А можно и день, и даже два…
– Я вот сейчас думаю: спустить тебя с лестницы или подождать, пока ты извинишься?
– Одри! – Он сграбастал ее руками и крепко прижался бедрами. – Прости меня, дурака. Я иногда говорю то, что думаю. А думаю я всегда о тебе. Бывают моменты, когда я готов просто при всех содрать с тебя одежду и… Это продолжается с тех пор.