– Ты светишься. Как святая.
– Не уходи больше никогда и никуда, – серьезно попросила она.
Он смотрел в ее лицо. Она казалась ему замерзшей перепуганной дочерью.
Марго проснулась оттого, что он целовал ее лицо.
Она открыла глаза и сказала с сильным страхом:
– Нет!
– Что «нет»?
– Я знаю, что ты хотел сказать.
– Что?
– Что тебе надо идти на работу.
– Действительно. А как ты догадалась? Ты что, телепат?
– По отношению к тебе – да. Я пойду с тобой.
– Куда? В операционную?
– Я сяду внизу на лавочке и буду смотреть на окна, за которыми ты стоишь.
– Я кого-нибудь зарежу. Я должен принадлежать только больному. А ты будешь оттягивать. Понимаешь?
Марго тихо заплакала, наклонив голову.
– Я не могу уйти, когда ты плачешь.
– Я плачу по тебе.
– По мне? – удивился Корольков.
– Мне так жаль оставлять тебя без себя. Я боюсь, с тобой что-то случится…
– Интересно… Кто здесь врач, а кто больной?
Марго поднесла ладони к ушам.
– В ушах звенит…
– Это малокровие.
– Нет. Это колокола. По мне и по тебе.
– Что за чушь?
– Ты больше не придешь…
– Приду. Я приду к тебе навсегда.
– Когда?
– Завтра.
– А сегодня?
– Сегодня у Оксаны день рождения. Шестнадцать лет. Росла, росла и выросла.
– Большая…
– Да. Большая. Но и маленькая.
– Мне страшно…
– Ну почему? Ну хочешь, пойдем со мной…
– Нет. Ты кого-нибудь зарежешь. Я буду виновата. Я тебя здесь подожду. Посчитаю до миллиона.
– Не считай. Займись чем-нибудь. Найди себе дело.
– А у меня есть дело.
– Какое?
– Я люблю.
По дому плавали запахи и крики. Надежда накрывала стол и ругалась с Оксаной, которая находилась в ванной и отвечала через стену. Слов не было слышно, но Корольков улавливал смысл конфликта. Конфликт состоял в том, что Надежда хотела сидеть за столом вместе с молодежью, а Оксана именно этого не хотела и приводила в пример других матерей, которые не только не сидят за столом, но даже уходят из дома. Надежда кричала, что она потратила неделю на приготовление праздничного стола и всю прошлую жизнь на воспитание Оксаны и не намерена сидеть на кухне, как прислуга.
Корольков лежал у себя в комнате на своем диване. Болело сердце, вернее, он его чувствовал, как будто в грудь положили тяжелый булыжник. Он лежал и думал о том, что вот уйдет, и они будут ругаться с утра до вечера, потому что Оксана не умеет разговаривать с матерью, а Надежда – с дочерью. Она воспитывает ее, унижая. И они зажигаются друг о друга, как спичка о коробок.
Корольков знал по себе: от него тоже можно чего-то добиться только лестью. Никаких правд. А тем более – унижений. Лесть как бы приподнимала его возможности, и он стремился поднять себя до этого нового и приятного ему предела.