Какой крылатый звон ты шлешь неутомимо...
Вот скоро будет горный перевал,
Которого мой дух с таким восторгом ждал,
А настоящее идет угрюмо мимо.
Я оставляю плату, труд и торг,
Я принимаю крылья и восторг,
Я говорю торжественно: "Во имя,
Во имя крестное, во имя крестных уз,
Во имя крестной муки, Иисус,
Я делаю все дни мои Твоими.
В назначенный день в марте 1932 года, в храме Сергиевского подворья при парижском Православном Богословском Институте Елизавета Юрьевна Скобцова, по первому мужу Кузьмина-Караваева, рожденная Пиленко, отложила мирское одеяние, облеклась в простую белую рубаху, спустилась по темной лестнице с хоров Сергиевского храма и распростерлась крестообразно на полу:
В рубаху белую одета...
О, внутренний мой человек.
Сейчас еще Елизавета,
А завтра буду - имя рек.
Не помню я часа Завета,
Не знаю Божественной Торы.
Но дал Ты мне зиму и лето,
И небо, и реки, и горы.
Не научил Ты молиться
По правилам и по законам,
Поет мое сердце, как птица,
Нерукотворным иконам,
Росе, и заре, и дороге,
Камням, человеку и зверю,
Прими, Справедливый и Строгий,
Одно мое слово: Я верю.
2. I. 1933. "Стихи" (1937)
Монашество.
Белая рубаха-власяница, как поясняется в течение службы - это "хитон вольныя нищеты и нестяжания, и всяких бед и теснот претерпения". Митрополит Евлогий сам совершал этот постриг: как он напомнил постригаемой в положенном увещании, "Сам Господь и Бог наш богат сый в милости, нас ради обнища, яко да и мы обогатимся царствием Его [...] подобает убо и нам подражателем Его быти, и Его ради всё претерпевати, преспевающим в заповедех Его день и нощь".
Но слова увещания указывали ей путь не только в общих чертах. Ни владыка Митрополит, ни постригаемая монахиня Мария не могли знать, до какой степени многие из этих слов соответствовали ее будущему, особенно последним ее годам в концлагере:
Алкати имаше и жаждати,
досаду же подяти и укоризну,
поношение же и гонение
и иными многими отяготитися скорьбми,
ими же сущий по Бозе живот начертавается.
Егда же сия вся постраждеши,
радуйся, рече Господь,
яко мзда твоя много на небесах.
Монахиню Марию облачили в мантию. Митрополит вручил ей крест:
Приими, сестро Марие, щит веры, крест
Христов [...]
и памятствуй всегда, яко речет Господь:
иже хощет по Мне идти,
да отвержется себе,
и возмет крест свой,
и последует Ми.
Служба закончилась, как и началась, тихим пением покаянного тропаря на тему блудного сына.
Это возвращение в отчий дом, преображение Елизаветы Юрьевны в монахиню Марию, дали ей глубокое удовлетворение. От первоначального своего намерения принять тайный постриг она незаметно для себя отказалась. За трое суток одинокого бдения под сводами Сергиевского храма она пришла к убеждению, что постриг не может скрывать, что с монашеским одеянием ей не расстаться: "Как-то невольно получилось так, что стала монахиней открыто". О "блудной" же интеллигентке она просила всех забыть: