– Конечно, поехали, – ответила Элизабет и откинулась на мягкое, удобное сиденье, все-таки она очень нервничала и ничего не могла с собой поделать.
По дороге Роджер что-то рассказывал, но она не очень прислушивалась, она была напряжена совсем как встречный ветер, упруго огибающий ветровое стекло открытого «Олдс-мобиля», цепляющий за ее длинные, распущенные сейчас волосы.
Они въехали на вершину и медленно, словно на ощупь, подрулили к самому склону холма. Роджер выключил мотор, фары погасли, и машина вместе с подступающими деревьями, вместе с узкой проселочной дорогой отступила в неразборчивую тень ночи, особенно густую здесь, вдали от города, вдали от электрического света.
Как полагается, они пересели на заднее сиденье, Роджер сказал что-то про городок внизу, про то, как он красиво выглядит отсюда, с высоты холма. Элизабет посмотрела вниз, там было много огней, и еще она разглядела отчетливые полосы улиц, они разрезали пространство на почти ровные прямоугольники, заполненные маленькими, кажущимися отсюда игрушечными домиками и множеством все еще, несмотря на осень, пышных деревьев, – но было ли это красиво, Элизабет не знала. Все вообще немного расплывалось, горло пересохло, сердце надорванно бесилось в грудной клетке, и оттого, наверное, что-то неправильное случилось с дыханием. Ей стало сложно дышать, и поэтому приходилось заглатывать воздух слишком тяжелыми, с трудом вмещающимися в горло кусками.
Роджер сказал еще что-то, теперь, кажется, про небо, что-то про звезды на нем, и Элизабет по инерции кивнула. «Да-да, – согласилась она, – очень красиво», – и замолчала.
Потом произошло что-то еще, какое-то движение, что ли, она не различила, будто впала в транс, только тяжело втягивала свежий вечерний воздух.
Наконец глаза Роджера оказались близко, так близко, что слились в один большой немигающий глаз. Снова слова, но теперь шепотом, они были лишними, ненужными, – что-то про нее, про то, как она ему нравится, с самого первого раза, и как он… Элизабет не хотела их и, видимо, именно для того, чтобы их пресечь, сама двинулась вперед, совсем немного, на дюйм, не больше. Но дюйма оказалось достаточно.
Губы, которые она встретила, оказались безвкусными. Почему-то она всегда думала, что целоваться – это вкусно, как сосать клубничную конфетку, а оказалось, что никакого вкуса нет. Может быть, лишь легкий запах – не то колы, не то жвачки. А еще ее смущала сухость своих губ и мокрая влажность его слишком скользких, слишком настойчиво стремящихся внутрь. Она не противилась и приоткрыла рот, зная, что так надо, и тут же что-то упругое, быстрое, хищное, проскользнуло внутрь, и ей пришлось заставить себя не отпрянуть, не отстраниться.