– Как могло ничего не быть? – произнесла она в шум плюхающийся вниз струи и сама не услышала своего голоса. – Разве так бывает?
Она выгнулась, склонилась – ее распущенные волосы поплыли по поверхности – и заглянула вниз в колышущийся от колышущейся воды разрез между ног. Но так ничего и не увидела, чего не видела прежде, – лишь плотную, сжатую, совсем недлинную линию, не пускающую внутрь себя ни воду, ни взгляд. Тогда она опустила руки в воду, раскрыла линию пальцами и, не отрывая взгляда, позволила им потеряться внутри.
Она поводила ими, трогая ребристые, пугающе диковинные, доступные только на ощупь стенки, прошлась по кругу, содрогнулось спиной, ощутила мурашки, мгновенно взбухшие на коже, будто изморось ветвистой мелкой молнией разбежалась по телу.
– Действительно ничего нет, – снова проговорила вслух Элизабет, и ей почему-то стало обидно. Она попыталась вспомнить, а было ли прежде? Нет, она никогда не замечала. Она вынула пальцы, поднесла к лицу, понюхала – они пахли совершенно чужим запахом, резким, искусственным, абсолютно не подходящим ей. Тогда она снова раздвинула линию пальцами и другой рукой начала накатывать на себя подводные потоки.
Плотная стенка воды тыкалась в нее, плавно огибая, нежила, гладила, сдавливала, и Элизабет даже не заметила, как глаза ее закрылись и набухшая тяжесть вновь налилась вокруг пальцев, а вода стенка за стенкой накатывала, и скоро тяжесть, так долго сдерживаемая, не выдержала и разорвалась, и Элизабет, все сильнее сдавливая ресницы, сама не замечала, как тело ее раскачивается, догоняя и обгоняя подводные наплывы.
Потом, когда дрожь прошла, она, так и не открывая глаз, снова понюхала пальцы – теперь они пахли привычно ею, почти полным отсутствием запаха – лизнула, вкус тоже был привычным, едва различимым.
– Какая разница, была или не была? – снова сказала Элизабет в грохот струи. – Теперь уже в любом случае нет. – Она задумалась, потом удивилась мысли: – А может быть, я просто не достаю? Вот и он не достал. – Она засмеялась, и радостный, громкий смех легко перекрыл шум хлопающих по поверхности всплесков. Затем, отодвинув ногу, зажимающую отдушину для воды, она внимательно, будто в этом был некий важный смысл, наблюдала за закручивающимся на дне водоворотом, как он втягивает в себя послушную, податливую воду.
С этого дня Элизабет еще больше отдалилась от матери, от ее забот, от ее отношений с «этим», вообще от всего, что происходило в доме. Мать больше не раздражала ее, как прежде, просто перестала вызывать эмоции – ни преклонения и безотчетной любви, как когда-то прежде, в детстве, ни осуждения, как еще недавно. Просто Элизабет погрузилась в свою собственную жизнь, жизнь подрастающей девушки.