– Да, – зачем-то ответили губы, хотя она ничего не чувствовала. Почти ничего.
– Он и в твои окна подглядывал. Твой же дом там, напротив. Мы не знали, просто случайно увидели тебя там. Как тебе, Лизи, тебе не душно, девочка? Давай расстегну платье. Чтобы легче было дышать. Ты, главное, чувствуй меня, Лизи. – Потом долгая пауза. Такая долгая, что Элизабет чуть не потерялась в ней. – Ты выпей еще, тебе будет лучше, – вернулся голос к лицу. Элизабет подняла тяжелые веки, мамины глаза смотрели на нее с любовью, заботой, лаской. Значит, все в порядке, глаза снова можно закрывать. – Приподнимись немного, ты можешь? Я стащу с тебя трусики, Лизи. Так тебе будет удобнее и мне тоже. Вот так, ну, еще немного.
– И что вы там видели, в окне? – снова выговорили губы, несмотря на тяжеловесную несговорчивость, несмотря на то что не хотели ничего выговаривать.
– Да все, – снова легкий, щекочущий смешок. – Все, что ты делала, все мы и видели. Знаешь, нам очень понравилось. Не только мне, но и Бену тоже. Он скоро подойдет, совсем скоро. Ты не против? – Элизабет показалось, что она пожала плечами, какая ей разница. – Знаешь, мы так долго потом занимались любовью и представляли, что ты с нами. Раздвинь ножки пошире, я так давно хотела… – Голос удалился и долго не появлялся. Совершенно непонятно, куда он делся. Главное было – не потеряться, не раствориться в бессознательности, не исчезнуть.
– Ты такая там мокрая, я такого и не видела. Ты просто вся истекаешь. Ты сама чувствуешь? Какая ты мокрая?
– Ага, – кивнула Элизабет, хотя не чувствовала ничего, так, небольшое неудобство, не больше. А еще стало тяжело дышать, что-то сдавливало грудь и каждый раз требовалось усилие, чтобы не только вздохнуть, но и выдохнуть.
– Хочешь попробовать себя? – прошептал голос, который перестал быть только лишь голосом. Он перелился в суть, в субстанцию, в трепещущее, вплетающееся существо.
Элизабет не успела ответить – мягкое, податливое, влажное, очень живое уперлось в губы, она лишь приоткрыла рот, и настойчивая мягкость проползла внутрь вместе с запахом, вкусом – незнакомым, резким. Но даже внутри мягкость не останавливалась, она твердела, раздвигалась, округлялась, продолжая шептать туда, внутрь, в глубину:
– Это и есть ты, ты слышишь, чувствуешь?
Элизабет попыталась ответить, но ее губы шевелились впустую, ничего не вытекало из них, да и не могло.
Потом раздался другой запах – долгий, тягучий, вязкий, он покрывал тяжелым, толстым слоем, будто одеялом.
– На, затянись, – послышалось откуда-то то ли изнутри, то ли снаружи.