Оказалось, что длинное и круглое ничего общего с вазой не имело. Железная короткая трубка, запаянная с двух сторон стеклом, совершенно непонятного предназначения. Элизабет повертела ее в руках, поглядела с одной стороны, потом с другой, хотела уже положить загадочную штуковину назад в коробку. А потом вдруг сразу холодный пот размазал по спине мгновенную дрожь. Еще до того, как она поняла, как догадалась.
Подзорная труба! Не такая большая, как она видела в доме напротив, но тоже настоящая.
«Что это означает? Зачем они послали мне эту трубу? – запрыгали в голове Элизабет суматошные мысли. Вернее, их тусклые, обрывчатые тени. – Неужели чтобы напомнить о себе, напомнить, что они наблюдают за мной, что я как бы под их контролем? Может быть, они никуда не уехали, а притаились поблизости, да хотя бы в том же самом доме, и сейчас смотрят за мной, изучают. Если так, то главное, чтобы они не заметили замешательства, они ведь именно этого и хотят – моего замешательства. Но я им такого удовольствия не доставлю».
Элизабет улыбнулась делано, искусственно, как улыбаются перед объективом фотоаппарата. Она вдруг почувствовала почти осязаемо, кожей, что кто-то наблюдает за ней, разглядывает ее. Ну и что, ну и пусть, главное, что она знает об этом. Хотя непонятно, чего они привязались к ней? Смотри, их так и не отпускает, просто маньяки какие-то. Ну и черт с ними!
Она подняла трубу, приставила к правому глазу, зажмурила левый. Единственное, что она увидела, – черное, совершенно непрозрачное пятно. Так она еще и не работает, эта труба. Элизабет пожала плечами, отняла железный цилиндр от лица, опять стала разглядывать. Ах, просто она смотрела с противоположной стороны, не с той, с которой надо. Она засмеялась вслух, демонстративно. Пусть знают, что такими штучками ее не пронять, что они просто-напросто забавляют ее.
Она снова приставила трубку – теперь уже другой, противоположной стороной, – снова зажмурилась левым глазом, сфокусировала правый, провела концом трубы дугу, пытаясь поймать в линзах увеличенные деревья на противоположной стороне улицы, дома за ними. А вдруг она сможет разглядеть что-нибудь в том самом окне, из которого они наблюдают за ней?
Но разглядеть ничего не удалось – ни окна в доме напротив, ни самого дома, ни даже деревьев перед ним. Ничего, кроме себя.
Элизабет сразу узнала себя на дальнем конце трубы – бессильную, бесчувственную, лишенную сознания. Она полулежала на диване вишневого цвета: платье задрано до живота, оголяя все, что только можно оголить, ноги широко расставлены, на одной из них внизу, у самой туфли висят трусики. Те самые, голубенькие, которые она там оставила в результате. Платье тоже расстегнуто, лиф его спущен, груди оголены. На лице – Элизабет пригляделась к лицу – блуждает лихорадочная, неосознанная улыбка. Ну конечно, она же была не в себе и совершенно беспомощна, они могли делать с ней все, что хотели. Наверное, и делали.