– Слушайте, давайте уже, выдавливайте из себя, не томите, – прервала я, не в силах даже с моим ангельским терпением переносить его невнятное бормотание. – А то я тут помру, пока вы из себя слова достаете.
– Я просто не знаю, как объяснить, – он пожал плечами. – Ну ладно… – Пауза. – Есть книги – они известны, их немного, но они есть, – в которых герои предвосхищают судьбы своих прототипов. В писательских кругах это хорошо известная история. Она не афишируется, так как никто не хочет выглядеть идиотом, глубокомысленно рассуждая перед широкой публикой о мистических совпадениях. Но таких случаев если не много, то и не мало.
Он говорил, а дождь методично барабанил по плотному брезентовому холсту над нашими головами, отдаваясь в ушах множеством тупых, глухих тычков.
– Самый известный случай произошел с французским писателем Жюлем Привером…
– Как вы сказали, Привером? – напрягла я остатки памяти. – Не припомню. Никогда не слышала.
– Он жил в девятнадцатом веке и был достаточно хорошо известен во Франции. Сейчас его книг уже никто не читает, а в истории он остался только в связи с той странной историей, которую я пытаюсь вам рассказать.
– Да-да, – закивала я, – не в имени дело. Я вообще многого не знаю и многого не помню.
– Так вот, Привер написал роман от первого лица, будто он сам является главным героем – ну знаете, такой вполне распространенный литературный прием. Тогда читатель воспринимает написанное более личностно, не как вымысел, а как документальную историю, и начинает сочувствовать главному герою, сопереживать ему. А это половина успеха, если читатель сопереживает.
Он глотнул из стакана, похоже, скотч воодушевлял его.
– В романе Привера у главного героя есть дочь, образ которой автор списал с собственной дочери, даже имя позаимствовал. Я забыл имя, но это несущественно.
Я благодушно махнула рукой, мол, не в имени дело.
– Когда девочке исполняется восемь лет, герой книги с семьей едет к морю, девочка идет купаться без присмотра взрослых, ее захлестывает волной прямо у берега, и она тонет. Как пишет Привер, ее можно было спасти, она захлебнулась у самого берега, но никто не заметил, не услышал. И вот была девочка, а потом не стало. – Он замолчал, казалось, это дождь дробным, рассыпчатым стуком вытеснил его голос. – Сцена описана превосходно, эмоционально, с мельчайшими подробностями. Немного, конечно, сентиментально для нашего времени, но в девятнадцатом веке чувствительные французские дамы пролили над книгой море слез.
Тут Анатоль снова притормозил повествование и глотнул из стакана, запах далекого дыма снова пронзил плотную сырую завесу.