Достаточно было взглянуть всего на два пакета, чтобы понять, на какой адрес они присланы. На всякий скучай Элизабет наклонилась, подняла еще одну коробку, – все точно, на всех посылках один и тот же адрес. Она подхватила трубку, та уже почти не колебалась, смирилась со своей подвешенной судьбой.
– Влэд, слушай, я в Коннектикуте. Город называется Виллингтон, Форест-стрит, 28. Ты слышишь меня? – Элизабет снова испугалась, что он не расслышит ее.
– Да, Лизи, да! – закричал он. – Я запомнил: Виллингтон, Форест-стрит, 28. Я еду, жди меня. Скоро…
– Подожди, – перебила она его. – Там вход, дверь, наверное, открыта, тебе главное пройти, чтобы никто тебя не увидел. Там сначала фойе, ты его пройдешь, справа будет кухня, за ней коридор. Я буду в первой комнате. – Она подумала. – Нет, во второй, я буду во второй комнате. Я запру дверь, но ты постучи, и я открою. Хорошо? Ты слышишь?
– Да-да, я слышу. Не волнуйся, через два часа я буду, вторая дверь после кухни на первом этаже. Ты только дождись меня, Лизи. Слышишь, дождись. – Он попытался еще что-то сказать, но она уже не слушала, она очень устала, посмотрела на телефон и повесила трубку. С трудом, но повесила.
Сложно сказать, много это или мало, два часа – смотря как их провести. Если бы Элизабет заснула, они бы прошли незаметно. Но спать ей было нельзя. Она подошла к двери:
кажется, в коридоре было тихо, хотя что можно услышать через непроницаемую дверь? Пришлось все повторить – приоткрыть дверь, выглянуть в коридор, убедиться, что он пуст, потом проскользнуть в него, тихонько затворить за собой дверь. Едва ступая по паркету, добежать до следующей двери, – туда, где в кресле должен сидеть мертвый Рассел, – открыть ее, заскочить внутрь, повернуть за собой ключ, отдышаться.
Рассел все так же сидел в кресле, красные пятна на груди, казалось, не увеличились. Глаза смотрели вперед, в них опять появилась пристальность, но одновременно и пустота, тупое остекленение. Элизабет подошла к креслу, хотела что-то сказать, но не знала, что именно, постояла, вглядываясь в застывшие черты.
Да, она убила человека. Но сейчас она не чувствовала ни сожаления, ни страха. Даже если они поймают ее, будут мучить, убьют, сдадут полиции, и ее приговорят, посадят на электрический стул. Или в тюрьму на всю жизнь… Нет, она не боится и не сожалеет. Он, Рассел, топтал жизни, сначала мамину, потом ее. Если бы в пистолете оставались пули, она бы всаживала и всаживала их в это расплывшееся в кресле ненавистное тело.
Она снова опустилась на пол, села, подогнув ноги: она не спала, просто погрузилась в прострацию, там, внутри, по-прежнему было проще и спокойнее, чем снаружи. А потом в дверь постучали.