И я остался. Для того я сюда и пришел.
— А где здесь можно устроиться с ночлегом? — крикнул я ему вдогонку.
— Разыщите донью Эдувихес, если она еще жива. Скажите ей, что вы от меня.
— А как вас зовут?
— Абундио, — отозвался он. Но фамилии я уже не расслышал.
— Эдувихес Дийяда — это я. Проходите, пожалуйста. — Как будто она меня поджидала. Объясняя мне по дороге, что все уже приготовлено, она повела меня по длинной анфиладе темных и, как мне показалось, совершенно пустых комнат. Впрочем, нет. Когда глаза привыкли к темноте, я в тонкой полоске света, падавшей все время откуда-то у нас из-за спины, начал различать по сторонам какие-то черные тени: мы шли по тесному проходу между громоздившихся вдоль нашего пути непонятных выступов.
— Что это у вас тут такое? — полюбопытствовал я.
— Рухлядь всякая, — ответила она. — У меня весь дом заставлен вещами. Уезжали люди, а мебель и пожитки ко мне свозили на сохранение. Только никто за ними так и не вернулся. Я отвела вам комнату внутри дома. Там я посторонних вещей не держу — на случай, приедет кто-нибудь. Так, стало быть, вы ее сын?
— Чей сын? — спросил я. — Кого вы имеете в виду?
— Долорес.
— Да. А как вы узнали?
— Она предупредила меня, чтобы я вас ждала. Как раз сегодня. Что вы будете непременно сегодня.
— Кто предупредил? Моя мать?
— Ну да. А то кто же?
Я не знал, что и подумать. Но она и не дала мне времени подумать.
— Вот здесь, — проговорила она.
Дверь в комнате была только одна: та, через которую мы вошли. Хозяйка зажгла свечу, и я увидел, что в помещении не было совершенно никакой мебели.
— Но ведь здесь нет кровати, — удивился я.
— Что за важность. Вы устали с дороги, а когда устанешь, сон лучше всякого пуховика. Постель я вам приготовлю завтра. Сами знаете, в два счета ничего на свете не делается. Извести вы меня заранее, я бы, конечно, вас получше встретила, но мама ваша предупредила меня в самую последнюю минуту.
— Мама? — остолбенел я. — Мама умерла.
— Оттого-то, наверно, и был у нее такой слабый голос. Еле слышался, будто из дали какой-то далекой-далекой, невесть откуда. Теперь-то понятно. И давно?
— Вот уже семь дней.
— Ах ты, горе какое. В последний час, верно, думала, все-то меня забыли, одна помираю. Мы ведь с ней слово друг дружке дали: вместе умрем. Вместе-то помирать легче, не так страшно с белым светом расставаться. Мы это на всякий случай решили: мало ли что в жизни приключиться может, ну станет невмоготу, вот и… Мы ведь подруги с ней были, да еще какие — не разлей вода. Неужто она вам никогда про меня не рассказывала?