— Как хозяйка?
— Плохо, — потупилась Хустина.
— На что она жалуется?
— Ни на что не жалуется, сеньор. Но ведь говорят, мертвые никогда не жалуются. Нет уж, никому больше не будет от нее утешения на этом свете.
— Падре Рентериа не приходил?
— Был вчера вечером. Исповедовал. Сегодня бы должен причастить, да, видно, не сподобилась она. Обещался, как рассветет, быть здесь со святыми дарами. Но вот уж и солнце встало, а его нет. Значит, не сподобилась.
— Чего не сподобилась?
— Божьей благодати, чего же еще?
— Не болтай вздора, Хустина.
— Как вам будет угодно.
Педро Парамо открыл дверь и остановился на пороге. Яркий луч света упал на лицо Сусаны. Глаза ее были зажмурены, словно от нестерпимой внутренней боли, влажные губы полуоткрыты, руки в беспамятстве забытья комкали простыни, открывая нагое тело, по которому внезапной волной пробежала судорога.
Он шагнул в комнату, подошел к кровати и укрыл спящую одеялом. Нарастающие волны содроганий сотрясали ее всю — ритмичные, как сокращения тела ползущей змеи.
— Сусана, — проговорил он, наклонясь к ее уху. — Сусана, — повторил он настойчиво.
Дверь открылась, это был падре Рентериа. Он безмолвно приблизился к кровати.
— Я пришел причастить тебя святых тайн, дочь моя. — Губы его шевелились едва приметно.
Он подождал, пока Педро Парамо приподнимет ее и подложит подушки, чтобы она могла прислониться к спинке кровати. Полусонная, Сусана высунула язык и проглотила облатку.
— Мне было хорошо с тобой, Флоренсио, — прошептала она, вновь погружаясь в гробницу своих простыней.
— Видите вы то окошко, донья Фауста, вон то, в Медиа-Луне, где каждый вечер горит свет?
— Нет, Анхелес, никакого окошка я не вижу.
— Теперь-то увидать мудрено: свет погас. Не приключилось ли у них там какой беды? Вот уж три года светится в Медиа-Луне это окно; как стемнеет, так и загорается огонек. Кто там бывал, говорят, будто это у жены Педро Парамо в комнате. Тронутая она вроде, и все темноты, сердечная, боится. А сейчас, глядите-ка, погасло окошко. Не к добру это, я думаю.
— Уж не померла ли? Хворала она сильно. Последние дни никого, сказывают, не узнавала, сама с собой разговаривала. Да, достался-таки нашему Педро Парамо крест на долю. С этакой-то женой намучаешься. Бедный дон Педро!
— Нет, Фауста, не бедный. Поделом ему наказание, он еще и не такое заслужил.
— Смотрите-ка, в окошке все темно.
— Бог с ним, с окошком, пора спать ложиться. Не пристало нам, старым, в поздний час по улицам шлендрать.
Фигуры женщин, вышедших только что из церкви, скрылись под арками торговых рядов. Было часов одиннадцать. Из темноты вынырнула мужская тень и двинулась наискось через площадь. Человек шел в сторону Медиа-Луны.