Я слышу, как он рыдает, но мне всё равно. Они, по всей вероятности, не будут даже подвергать её допросу, она уже далеко — не вернёшь. Она сделала это ещё тогда, годы назад — сошла с ума и всё. У меня есть неплохие шансы кончить тем же самым. А может, я уже схожу с ума, а ни у кого не хватает духу сказать мне об этом. Во всяком случает, чувствую я себя как полная идиотка.
— Лучше бы она умерла. Лучше бы все они умерли, и мы тоже. Так было бы лучше для всех, — твердит он.
М-да, ну что на это скажешь... Я, во всяком случае, не вправе возражать, поскольку сама бродила со шприцем в руке и намерением убить Пита, когда наткнулась на их тёплую компанию. Но хочу ли я на самом деле, чтобы Пит умер? Нет, я хочу... хочу, чтобы он вернулся ко мне! Но он никогда больше не вернётся. Даже если силы повстанцев и сумеют свергнуть правительство Капитолия, можно быть уверенным: последним приказом президента Сноу будет перерезать горло Питу.
Нет. Я никогда больше его не увижу, он не вернётся. Так что... лучше бы он умер.
Но сам Питер — разделяет ли он это мнение или намерен продолжать борьбу? Ведь он так силён и такой отменный лжец. Считает ли он, что у него есть шанс выжить? И придаёт ли он этому какое-нибудь значение, если даже считает, что есть? Он вообще не рассчитывал выжить. Он заранее распрощался с жизнью. Возможно, если он знает, что меня спасли, то он даже счастлив. Счастлив от осознания того, что выполнил свою миссию — не дать мне умереть.
Думаю, я ненавижу его ещё больше, чем Хеймитча.
Я ухожу. Не разговариваю, не отвечаю, отказываюсь есть и пить. Пусть накачивают в мою руку, что хотят, этого всё равно недостаточно, чтобы заставить жить человека, потерявшего волю к жизни. Мне даже приходит на ум забавная мысль, что если бы я умерла, то Питу, возможно, подарили бы жизнь. Пусть бы и не на свободе, а безгласым слугой или ещё что-то в этом роде, ожидающим прибытия будущих трибутов из Дистрикта 12. А потом он бы нашёл возможность бежать. Фактически, моя смерть всё ещё могла бы спасти его!
А если бы и не смогла — неважно. Вот возьму и помру назло всем! Пусть потом Хеймитч мучается совестью. И кто — Хеймитч! Которому я доверяла. В руки которого я вложила самое дорогое, что у меня было. А он предал меня. Использовал меня и Пита в качестве пешек в своих Играх.
«Видишь, вот почему никто не хочет вовлекать тебя в свои планы», — сказал он.
Это правда. Никто в здравом уме на пушечный выстрел не подпустит меня к своим планам. Потому что я не могу отличить друга от врага.
Многие приходят ко мне и заговаривают со мной, но я отгораживаюсь от их слов. Они значат для меня не больше, чем щёлканье насекомых в джунглях — далёкое и бессмысленное. Но опасное, если неосторожно приблизиться к ним. Как только чьи-нибудь слова начинают пробиваться к моему сознанию, я принимаюсь выть, и вою до тех пор, пока мне не вкатывают хорошую дозу болеутоляющих, и всё — меня оставляют в покое.