— Чтобы хачиков мочить?
— Нет, чтобы восстановить Российскую империю и возродить монархию.
— Что? — в один голос ахнули гость и хозяин.
— А что? — повел бровями Андрей. — Ты, дед, строил коммунизм, а что построил? Вы, — он иронично взглянул на Зорькина, — строите капитализм. А я хочу монархию. Имею право.
— Под нацистским знаменем, — с вызовом сложил руки на груди Зорькин.
— Зачем под нацистским? В вас необразованность говорит. Наш бело-желто-черный триколор — это до семнадцатого года флаг Российской империи. И поклоняемся мы совсем не свастике, а кельтскому кресту — древнему символу солнца и восьмилучевому коловрату. Им, кстати, большинство древнерусских церквей украшено.
— Андрюша, сынок.. — Василий Поликарпович лишь горестно мотал головой.
— Не печалься, дед! — Внук дотянулся до старика и звонко чмокнул того в висок. — Ты сам меня учил, что у настоящего мужчины обязательно должна быть цель, ради которой не жалко умереть, а если ее нет, то и жить незачем. Так?
— Не помню, — обессиленно и обреченно махнул рукой старик. — Уйди с глаз моих, дай с человеком поговорить…
Вот тогда-то они и напились…
Вернее, напился Зорькин. Когда молодежь ушла, дедок вдруг приблизил к гостю морщинистое возбужденное лицо и выдохнул:
— Сажать их всех надо!
— Кого? — горько спросил Петр Максимович. — Внука твоего? За что? За то, что голову бреет и подтяжки форменные носит? Или за то, что Гитлера читает? Так за это статьи не предусмотрены!
— Зачем внука? — удивился старикан. — Он у меня правильный. Сам видишь, за родину печется. Этих сажать надо, чурок узкоглазых да цыган всяких. Вон у нас в четвертом подъезде что делается? Я все вижу! Днем детей к метро попрошайничать да воровать отправляют, а вечером разнарядятся, как капиталисты, да на «мерседесах» своих попрошаек в кино-концерты возят! Вот кого сажать надо! В блокаду их тут никого не было, одни русские с голоду мерли, а сейчас, гля-дикось, понаехали! Я тебя специально в гости зазвал, чтоб ты там наверху сказал кому надо.
Зорькин аж поперхнулся от неожиданности, да и хлобыстнул целый стакан дедовой наливки…
— Что ж за напасть такая, — сжал он руками гудящую голову. — На пенсию мне пора. Пойду юрисконсультом куда-нибудь к коммерсантам. А вы тут сами со своими скинхедами разбирайтесь!
Сегодня вокруг Вани с самого утра какая-то суета. Несколько раз забегал встревоженный доктор, задирал веки, светил в зрачки лапал Ванино тело своими черными волосатыми ручищами. Капельницы ему запендюрили сразу две, в руку и ногу.
Ване все равно. И за всей этой мельтешней он наблюдает будто бы сверху, будто бы он это не он, а кто-то другой, неподвижно лежащий на койке, беспомощный и жалкий. Прямо изнутри, из желудка, его все время печет какой-то постоянный и сильный огонь. Словно туда засунули кипятильник и от его раскаленных дуг вот-вот закипят внутренности. А кто засунул? Конечно, этот чурка нерусский, который отпилил ему полруки.