Тимар вынул из кармана два письма - те самые, что в Байе доставили ему такую радость. Став богатым и знатным, он постарался обеспечить покой несчастной семье, на которую так и сыпались удары судьбы. Немалых денег стоил ему этот арендный договор об уплате мешка орехов да горстки сушеных фруктов.
- И предоставленное мне высочайшим повелением право на пользование островом я незамедлительно передоверил нынешним его обитателям и колонистам. Вот официальное разрешение.
Тереза молча упала к ногам Михая. Ее сил хватило лишь на то, чтобы, захлебываясь рыданиями, целовать руки человеку, кто избавил ее от сущего проклятия, навеки прогнал злое наваждение, не девавшее ей покоя ни днем, ни ночью.
Ноэми крепко прижала руки к сердцу, словно опасаясь, как бы оно не выдало ее, даже если уста молчат.
- Как видите, сударь, - заключил Михай, обращаясь к Тодору Кристяну, - ближайшие девяносто лет вам на этом острове делать нечего.
Тодор Кристян, побелев от злости, с пеной на губах взвизгнул:
- Кто вы такой? По какому праву вмешиваетесь в дела этой семьи?
- А вот по какому: я его люблю! - воскликнула Ноэми со всем пылом страсти и, бросившись на грудь Михая, обвила его шею руками. Тодору нечего было сказать. В немой ярости погрозил он Тимару кулаком и выскочил из дома вон. Но его молчаливый взгляд был исполнен угрозы, какая заставляет ожесточившегося человека хвататься за оружие или подсыпать яд.
А девушка по-прежнему прижималась к груди Тимара.
Девушка по-прежнему прижималась к груди Михая, хотя тот, от кого она защитила его своим телом, уже ушел.
Отчего она бросилась ему на грудь, отчего произнесла слова любви?
Хотела тем самым раз и навсегда прогнать человека, который одним своим присутствием наводил на нее ужас? Хотела окончательно отбить у него охоту навязываться в мужья?
Читатель вправе подумать, что выросшая на острове дикарка понятия не имела о правилах приличия, о добропорядочности и морали, о целомудренной сдержанности и светских условностях, о взаимоотношениях женщины и мужчины, регламентируемых строжайшим государственными и церковными законами.
А может быть, Ноэми спутала любовь с чувством естественной благодарности к человеку, избавившему их с матерью от непрестанной тревоги и страха; он дал им право до конца дней обитать в их райском уголке и, очевидно, добился этого ценою немалых усилий, а стал быть, все время помнил о них....
Возможно, она испугалась, увидев, как рука их мучителя потянулась за оружием, и инстинктивно заслонила собою спасшего их человека?
Или же подумала: судовой комиссар, человек неимущий, мать его была такой же беднячкой, как и моя, он ведь сам сказал, что у него никого нет. Тогда отчего бы мне не быть для него близкою? Чего ради наведываться ему на пустынный остров, если его ничто здесь не привлекает? А если же он мня любит, то отчего бы и мне не любить его?