— Не мытьем, так катаньем, — угрюмо отозвался ее брат. — Против этой-то картины, надеюсь, здесь никто возражать не станет? А теперь пошли, что ли, отсюда. Не хочу больше здесь оставаться!
Взяв с подоконника свое невостребованное произведение и буркнув «до свидания», Ромка поплелся к выходу.
— Если бы не Арина и ее больная художница, не стал бы больше ничего для них делать! Не оценить, такую красоту!
С горя он споткнулся на ровном месте, и нога у него заболела еще больше.
— Как же не везет! Ну как не везет! Прохромав вперед еще немножко, Ромка внезапно остановился.
— А раз так, то я больше не хочу быть художником.
— Теперь ты можешь стать музыкантом, — не удержалась Лешка.
— Почему именно музыкантом? — вытаращился на нее брат.
— Ну, как Незнайка. Помнишь, как он был поэтом и сочинял: «У Авоськи под подушкой лежит сладкая ватрушка», а затем стал художником и доктора Пилюлькина изобразил с градусником вместо носа. А потом на трубе играл. Ну, а ты хотел стать писателем, теперь вот побыл художником, а музыкантом еще не был.
Ромка чуть не заплакал.
— Издеваешься, да? Вместо того, чтобы поддержать меня в трудную минуту? Ты… Ты… Я думал, ты мне друг. — Махнув рукой, он захромал к метро.
Лешка забежала вперед.
— Ты что, обиделся? Я лее пошутила. Вот честное-пречестное слово, у меня это нечаянно вырвалось, а картина твоя мне очень даже нравится. И вообще она… Она замечательная!
— Правда? — недоверчиво спросил Ромка.
— Ну, я же сказала. Мне даже жалко было с ней расставаться, я ведь думала, что Павел Петрович из-за Катьки и из-за того, что мы ему помогаем искать преступницу, ее у тебя все же возьмет и пристроит где-нибудь у себя в уголке.
Они спустились в метро, зашли в вагон. Им надо было проехать всего одну остановку, но Ромка решил сесть и поискал глазами свободное место. Его не было.
— Все мечты рухнули, — продолжал страдать он. — Не представляешь, как я рассчитывал на эту картину! Думал, прославлюсь, и куплю себе кое-что… Ну, да что теперь об этом!
Одной рукой Ромка придерживал свой шедевр, другой вцепился в металлический поручень и вдруг спохватился:
— А не попортила ли ее, часом, эта старая клюшка? Она же, небось, не знает, как надо скатывать картины.
Он отогнул край бумаги.
— Гляди-ка, сообразила! Ясное дело, в галерее работает, не где-нибудь. Разлила, понимаешь, воду, чтобы люди падали.
— Тихо ты, — толкнула его в бок Лешка и легким кивком указала на стоявшую неподалеку старую женщину, устало притулившуюся к двери. Уборщица, к счастью, его не слышала и их не заметила.
— Садитесь, мне скоро выходить, — уступил тете Тане свое место молодой парень.