— Я не понимаю. Зачем Габлоне нужен ученый? — недоуменно спросил Вуш, сбитый с толку творящейся вокруг неразберихой.
— Чтобы нам не достался, дубина! — рявкнул Ярослав. Оиси наконец встал на ноги, разгладил завернувшееся кимоно и подошел к иллюминатору. Земной шар парил в пространстве во всем своем первозданном великолепии. Несгибаемый самурай вдруг почувствовал, как по щекам его текут горячие слезы. Он никогда не думал, что его родная планета может быть так прекрасна! Он оглянулся на Элдина, взглядом приглашая хозяина разделить с ним восторг и хоть на миг позабыть о постигшей их неудаче.
— Да, Оиси, здесь твой дом, — кивнул Элдин, с трудом улыбаясь, но как только японец снова отвернулся к иллюминатору, он моментально согнал улыбку с лица и больно ткнул локтем в бок приунывшего Зергха. — Выкладывай, старый хрен, в какое время ты нас зашвырнул?
— В восемнадцатое июня, — смиренно ответил гаварнианин. — Эта часть настройки осталась нетронутой.
— А год? Какой год?
Зергх заворчал и поскреб когтями затылок.
— Ты на меня не кричи. Может, это волной нас сюда закинуло. — Тут его голос потерял уверенность и опять понизился до виноватого шепота. — А может, и я… Когда летел башкой вниз, врезался прямо в клавиатуру. Если верить показаниям, нас занесло чуточку дальше в прошлое, чем мы рассчитывали.
— На сколько дальше? — не отставал Элдин.
— Ты не поверишь, но это такая круглая цифра. Ровно на четыреста лет.
Ярослав с укором посмотрел на гаварнианина и тяжело вздохнул.
— Восемнадцатое июня тысяча восемьсот двадцатого года. А теперь ответь мне, какого черта нам здесь делать, если мы ищем специалиста по пространственным червоточинам?
— Ну, я не знаю, — кротко заметил гаварнианин. — Мое дело доставить, вот я и доставил.
— В дерьмо ты нас доставил, вот что! — с отвращением сплюнул историк.
— А ну-ка постойте! — вскричал вдруг Зергх, озаряясь радостной улыбкой. — Я кое-что вспомнил. Раз уж мы сюда попали, нет смысла возвращаться домой с пустыми руками!
Все звуки в саду за окном постепенно замерли. Часовой все-таки сумел уговорить смазливую служаночку и затащить ее в кусты. Услыхав их мышиную возню, он на миг испытал искушение подняться с постели, открыть ставни, высунуться из окна и грозно потребовать вести себя потише, но так и не стал этого делать. Ведь солдаты — они как дети. К ним надо относиться со снисхождением. Когда-то он и называл их своими детьми — лучших солдат, которых когда-либо видела старушка Европа, — а они платили ему сыновьей любовью, восторженным обожанием со слезами на глазах и радостной готовностью без колебаний пожертвовать жизнью ради его славы.