— Абсолютно.
— А сколько времени ты уже ждешь этого Светопреставления?
— Да уж лет восемь…
— Вот видишь! Может, так оно и дальше потянется, а?
— Нет, теперь уже скоро, — объявил старик. И потянулся, сопя, к бутылке. — Это все, как горный обвал. — Он плеснул водку в стакан. — Начинается медленно, неприметно. Затем набирает силу, растет, и рушится уже неудержимо. И погребает под собою все. — Тут он выпил залпом и замер, не дыша; глаза его округлились, вышли из орбит. — И мы уже, в сущности, погребены… Лавина — над нашими головами!
Вот так мы сидели и пили — за гибель цивилизации, за Конец Света.
— Я сказал:
— Ты бы хоть приготовился, что ли. Прибрался бы, навел бы порядок в доме… Все же такое событие!
— Надоело, — отмахнулся он, — устал. Да и какой смысл? Все равно пропадать!
Он как-то сразу остыл и сник. По лицу его распустились морщины, сырая борода обвисла. И я подумал, что он и действительно устал. Смертно устал — от безмерного своего ожидания, от жуткого одиночества и от пьянства…
— Как же ты, папаша, живешь тут один? — спросил я, позевывая. — Как, вообще-то, кормишься?
— Неподалеку есть село Барылас, — сказал он, — туда мне переводят пенсию. Ну, я и хожу иногда за деньгами, за покупками. Но чаще якуты сами мне все привозят. Здешние люди — наивные. Они меня за колдуна принимают, за какого-то шамана… Боятся… Ну, а там, где страх, там и почет!
Спать я улегся у печки, на сдвинутых лавках. Отшельник же долго еще курил, возился, расхаживал по комнате. И засыпая, я слышал сухое четкое клацанье когтей.
И в тот момент, на зыбкой грани яви и сна (когда реальные предметы и звуки сплавляются с мутными ночными видениями), в собачьем этом клацаньи почудилось мне что-то недоброе, пугающее, действительно — колдовское…
Утром я стал собираться в дорогу.
— Куда ты? — сказал старик. — Оставайся. Надежнее места все равно не найдешь!
— Надо идти, — пробормотал я. — Спешу… Не могу. Конечно, если бы знать точную дату — другое дело! Но ведь ничего же неизвестно…
— Известно главное, — сказал отшельник. И поднял палец. — Это — будет!
И я ответил, уже стоя в дверях:
— Вот потому-то мне теперь и надо спешить!
"Мне надо спешить", — сказал я, прощаясь с отшельником. И в самом деле, застревать тут я не хотел, не мог. Я почти физически ощущал движение времени: как течет оно, как уносит дни…
Конечно, место это было покойное, хорошо защищенное. Именно здесь и следовало бы отсиживаться в случае «Светопреставления»… Но ведь оно еще не наступило! Ну, а то, что лавина — уже над моей головой — меня как-то мало заботило. К этому чувству я привык за годы скитаний, надо мною вечно нависали несчастья, постоянно реяла какая-нибудь тень.