И реформы сыплются из его кабинета, как горох из дырявого мешка. До этих реформ некоторым нынешним государствам еще жить да жить. К нам, кстати, многие из этих реформ тоже пришли совсем недавно. Полная свобода слова, отмена цензуры, равенство всех перед судом, твердый государственный бюджет, полная свобода совести всем христианам – и нехристианам, это в протестанской Северной Европе двести лет назад, и тем же ханжам в пику – полные права незаконнорожденным детям! Отмена монополий ремесленных цехов, оставшихся от раннего Средневековья. Отказ от субсидий нерентабельным отраслям промышленности – зачем кормить лентяев, работайте лучше! Полный запрет пыток и телесных наказаний. Ну и конечно же непосредственно по специальности – больницы для бедных за счет казны и медицинский контроль над публичными домами. В общем, то, за что другие страны боролись столетиями, вылетало из-под пера Струэнзе бурным потоком, припечатывалось королевской печатью и вступало в законную силу.
Так что, расцвела Дания после таких прогрессивных реформ? Как сказать… Реформы нельзя просто ввести, издав правильные бумаги, – реформы ведь не в законах, они в головах людей. Реформа не игрушка, которую сколотил, и пусть себе забавляются – если дать игрушку слишком маленьким детям, которые до нее не доросли, они ее в лучшем случае разломают, а могут и проглотить. Реформу, как цветок, надо долго поливать и удобрять, причем в правильных дозах, тогда и вырастет красиво, а если тянуть из земли для скорости роста – вырвете, и все тут! Любой реформатор наживает себе врагов – это все те, кому при старом режиме было хорошо. Струэнзе беспощадно уволил без пенсии массу чиновников, не нужных государству. Они бы невзлюбили его и просто за увольнение – а тут их еще и выкинули на улицу без куска хлеба, обещанного ранее в благодарность за добросовестные труды. У них хватало влиятельных родственников, могущественных знакомых – они все стали врагами Струэнзе, и, что хуже всего, в вопросе пенсий их возмущение было понятным и справедливым. Струэнзе, когда ему не хватало денег на его реформы, недрогнувшей рукой задерживал выплату жалованья армии и флоту, и те сидели без денег месяцами. Мало что это не прибавляло любви к нему, так это еще и ссорило его с военными, а это всегда очень опасно: если не кормить человека с ружьем, он возьмет это ружье и сам себя прокормит. И что особенно печально, сам Струэнзе вовсе не показывал себя образцом реформатора. Он назначил своего брата министром финансов, требовал от других экономии, а сам жил роскошно, сам себе даровал графский титул, и что страшнее всего, он презирал Данию. Датчан называл только тупицами, и все свои тысячу шестьдесят девять указов издал на немецком языке, ибо датского не знал и учить не собирался. Все прошения властям датчане теперь вынуждены были писать на немецком, иначе их даже не читали. Струэнзе не знал, что можно творить почти что угодно, а вот за язык народ трогать нельзя. Впрочем, только ли Струэнзе этого не знал, не знает и знать не хочет?