— Ладно, — пообещал я, — когда-нибудь…
— Но не тяни, — сказала она. И опять послала мне лукавый, призывный взгляд. — Опоздаешь — упустишь шанс…
„Ах ты паскуда! — подумал я. — О каком же ты шансе можешь говорить, хипесница!"[32]
— А этот твой дом, — спросил я погодя, — он чей? Ты одна там?
— Одна, одна, — небрежно сказала она. — Не сомневайся! — И, повернувшись к своим парням, махнула рукой.
Их сидело там четверо. И двое тотчас встали и не спеша, вперевалочку подошли к нашему столику.
Один из них был грузен, плечист, с толстым, красным, каким-то опухшим лицом. Другой же, наоборот, худощав, жилист, сутуловат. У него были белесые, узкопосаженные глаза, запавшие щеки, острый подбородок. И над губою щетинились рыжеватые, подбритые усики.
Подойдя, они разделились. Толстый встал за моей спиною, тяжело облокотясь о спинку стула. А худощавый уселся напротив. Огладил ребром ладони усики. И осмотрел меня жестким оценивающим взглядом.
Потом он сказал коротко:
— Ну?
И перекатил глаза в сторону Клавы.
— Вот мальчики, — торопливо проговорила она, — познакомьтесь: старый друг Ваньки Жида…
— Ах так? — поднял брови худощавый. — Друг Ваньки? Жиганы растерялись, это было заметно. За моей спиною послышалась какая-то возня и густое сопение. Усатый спросил удивленно:
— Это где ж вы познакомились?
— У хозяина,[33] — пояснил я. Недалеко отсюда. На Енисее когда-то была знаменитая Пятьсот третья стройка. Надеюсь, слышал? Так вот, там…
С минуту царило общее молчание. Затем усатый сказал:
— Ну, ладно… А сейчас ты где шустришь?
— Он не шустрит, — быстро сказала Клава, — он теперь честно работает!
Так ты завязавший, что ли? — прищурился парень с усиками.
— Точно, — сказал я, — а в чем дело? Завязал честно, на Красноярской пересылке, в пятьдесят втором году. Тогда там много ворья собралось. И разговор был большой…
— Ну и что же кодла?
— И кодла меня отпустила.
— Так вот просто взяла и отпустила? — поджал губы мой собеседник. — Сомнительно.
— Почему же? — возразил я. — По правилам ведь можно. Или ты забыл закон?
— Ну, закон одно, — пробормотал он, — а жизнь — другое. Это как и всюду и везде.
Тяжелая лапа легла мне сзади на плечо и низкий сиплый голос прогудел над самым ухом:
— Ты, брат, хорошо устроился, а? Чистенький, как новый гривенник… И воровал честно, и отошел честно, и работаешь честно, а?
— Да ну вас к черту, — сказал я. И резким движением освободил плечо. — Не верите мне, спросите у Ваньки! Кстати, где он?
— Далеко, — махнул рукой рыжеволосый, — все ездит…
— Как и ты, — сказала мне Клава, поигрывая бровью.
И сейчас же она склонилась к рыжеволосому и о чем-то негромко заговорила. Всех ее слов я разобрать не мог и сквозь шум уловил лишь отдельные, обрывочные фразы: „Корреспондент газеты"… „Полезный человек"…