Впрочем, попасть туда можно и при других обстоятельствах и с любым дипломом… Но мы рассматриваем сейчас самый простой вариант.
* * *
Прошла эта ночь, в общем, спокойно. Гении были со мной вежливы, покладисты; вероятно, им польстило то, что я ни в чем не сомневался и ни на что не претендовал.
А чуть свет меня, невыспавшегося и вялого, поволокли к врачу.
По дороге служители развлекались тем, что рассказывали друг другу анекдоты. Некоторые из них были забавны. Вот, например.
Обсуждалась книга в кругу читателей. И один сказал:
— Мне больше всего нравится здесь обилие интересных персонажей!
— И обратите внимание на подтекст, — сказал другой, — на скрытые коллизии. Роман ими переполнен! Эта вещь посильней Достоевского…
И в этот момент появился санитар и строго спросил:
— Эй, психи! Кто из вас опять украл телефонную книгу?
Это рассказал бритоголовый. Затем начал кто-то из его помощников:
— Пишет сын матери: „Дорогая мамаша! Мне в клинике живется очень весело. Мы резвимся, занимаемся спортом. Имеется большой глубокий бассейн, куда мы все время ныряем. И наш врач говорит, что если мы будем вести себя хорошо, он даже напустит в него воду".
Следующий случай уже касался врачебного персонала. Приходит в больницу министерская комиссия. Ее встречает врач-психиатр и начинает объяснять: „В этой камере сидит Наполеон, а в той, другой — Зигмунд Фрейд". Тут его спрашивают: „А кто это висит в коридоре на потолке?" — „Это один псих, вообразивший себя горящей люстрой". — „Так снимите его оттуда!" — „Ну что вы, — отвечает врач с беспокойством, — нельзя. Ведь тогда погаснет свет".
Вот с этим анекдотом мы и приблизились к врачебному кабинету. Я вошел и увидел знакомого психиатра, того самого, седенького, в очках, у которого я когда-то уже бывал в связи с Алексеем…
— Так это, оказывается, вы? — сказал он, удивясь свыше меры, — это вы учинили скандал в моем отделении?
— Не скандал, а концерт, — уточнил я.
— Это все равно, — отмахнулся он, — но как же вы туда попали?
Я коротко объяснил. И попросил извинения. И потом он много смеялся, уточняя детали… Но когда мы заговорили о Дробышеве, он вдруг посерьезнел. Снял очки, протер их полой халата. И держа их за дужку и раскачивая, проговорил:
— Сема, по-моему, перебарщивает. И это меня тревожит. Боюсь, как бы у него не начался запойный кризис. Это, знаете, волнами накатывает….
— Вам видней, — ответил я, — но мне лично кажется, никакой особой волны нет. Сема просто жалеет ребятишек, заботится о них и каждый вечер к ним ходит… Ну, а то, что случилось вчера, скорее наша вина, чем его.