– Вы утверждаете, что Клугманн убит полицейским или полицейскими? – спросила Мария Клее, опередив Фабеля, на губы которого просился тот же вопрос.
Фолькер пожал плечами:
– Кто именно стрелял – не знаю. Но кто-то из коллег его подставил и был как минимум косвенным виновником его гибели. Тот, кто его продал, вне сомнения, получил за это хорошее вознаграждение и мог даже лично убить Клугманна, лишь бы спрятать концы в воду и сберечь свою шкуру. Но вряд ли понадобилось пачкать собственные руки. Достаточно было сообщить банде Витренко, что Клугманн подставной, а уж украинцы сами подсуетились немедленно убрать его.
– Шеф, Ханзи… – тихо сказал Вернер Мейер за спиной Фабеля. Тот резко вскинулся.
– Проклятие! – сказал он. – Ты прав, Вернер. Мы допрашивали информатора в управлении полиции. И засветили его. Черт вас побери, Фолькер! Если бы мы знали о предателе в полиции раньше, мы бы не притащили сюда свидетеля, мы все сделали бы по-тихому… Нам и в голову не приходило, что привезти свидетеля в управление – все равно что смертный приговор ему подписать. – Фабель повернулся к Вернеру: – Найдите Ханзи и позаботьтесь о его безопасности.
– Будет сделано, шеф!
Вернер вскочил и вышел из кабинета. Мария пересела на его место, поближе к Фабелю.
– Значит, вы утаивали некоторые факты от меня потому, что боялись предателя в полиции? – спросил Фабель Фолькера.
Тот тяжело вздохнул.
– Я ничего от вас не утаивал… Если вы действительно считаете, что за изуверскими убийствами стоит Витренко, я готов сделать для вас все, что в моих силах. После гибели Клугманна у нас, честно говоря, пропала охота в какой-либо форме сотрудничать с Витренко… – Фолькер помолчал, затем неожиданно сказал: – Вы крепко не любите меня, да, Фабель?
– Я вас просто не знаю. Поэтому я не могу любить или не любить вас.
Фолькер хохотнул:
– Похоже, вы не ко мне плохо относитесь, а ко всему тому, что я представляю.
– Да, к вашей организации я не горю любовью.
– Любопытное у вас представление, Фабель! В ваших глазах наша разведка недалеко ушла от гестапо. Зато все гамбургские полицейские расхаживают в белых ризах – ангелы во плоти, последний оплот Добра и Чести!.. Позвольте сказать вам несколько отрезвляющих слов. Мне чертовски повезло, что я вообще родился. Если бы «святая гамбургская полиция» довела свое дело до конца, мой отец погиб бы в тюрьме Фульсбюттель. Он был социал-демократом и профсоюзным деятелем. Девятнадцатилетний идеалист. И вполне естественно, однажды ночью в его дверь постучали. За ним пришли не из СС или гестапо; его загребла ваша дражайшая гамбургская полиция. Он угодил в тюрьму Фульсбюттель, которая после войны была классифицирована как концлагерь Фульсбюттель. Что, забыли?