— Я помню последствия.
Он на несколько секунд закрыл глаза.
— Мать тяжело это переживала?
— Да.
— Наташа больше уже не стала прежней. Ты это понимаешь?
— Да.
— А теперь вернемся к отцу. Он потерял все: карьеру, репутацию, диплом, родителей жены. И внезапно, когда его сбросили на самое дно, государство предложило твоему отцу пряник — шанс начать жизнь с чистого листа.
— Жизнь в США.
— Да.
— Но ему пришлось стать агентом КГБ?
Сош протестующе замахал руками.
— Неужели ты не понимаешь? Шла большая игра. И что мог узнать такой человек, как твой отец? Даже если бы попытался — чего он никогда не делал, — что он мог им сказать?
— А моя мать?
— В Наташе видели лишь жену. Жены государство не интересовали. Какое-то время она ходила под подозрением. Как я и говорил, власть считала ее родителей радикалами. Ты действительно помнишь время, когда их арестовали?
— Думаю, да.
— Они создали группу, стараясь донести до общественности необходимость защиты гражданских прав. И добились многого, пока к ним не внедрили предателя. Агенты КГБ пришли ночью. — Он помолчал. — Нелегко говорить об этом. О том, что с ними сталось.
Я пожал плечами:
— Им хуже уже не будет.
Он ничего на это не ответил.
— Что с ними сталось, Сош?
— Их отправили в ГУЛАГ… трудовой лагерь. С ужасными условиями. Твои дедушка и бабушка были уже немолоды. Ты знаешь, чем все закончилось?
— Они умерли.
Сош отвернулся от меня, подошел к окну и уставился на Гудзон. Два огромных лайнера стояли в порту. Слева сквозь дымку проглядывала статуя Свободы. Манхэттен — такой маленький, всего восемь миль в длину, но, как и в случае Соша, ты всегда чувствуешь его мощь.
— Сош?
— Ты знаешь, как они умерли? — Голос его смягчился.
— Так ты же говорил: жить пришлось в ужасных условиях. Дедушка свалился с инфарктом.
Сош все не поворачивался ко мне.
— Никто не лечил его. Ему не давали лекарств. Не прошло и трех месяцев, как он умер.
— Но ты ведь что-то недоговариваешь мне? — спросил я после паузы.
— Ты знаешь, что случилось с твоей бабушкой?
— Мне известно только то, что говорила мать.
— Скажи мне.
— Баба тоже заболела. После смерти мужа сердце у нее не выдержало. Для семейных пар, которые прожили долгую жизнь, это обычное дело. Один умирает, второй тут же уходит следом.
Он молчал.
— Сош?
— В каком-то смысле это правда.
— В каком-то смысле?
Он все смотрел в окно.
— Твоя бабушка покончила с собой.
У меня внутри словно что-то оборвалось. Я медленно покачал головой. Сош продолжил:
— Повесилась на веревке, которую сплела из разорванной на полоски простыни.
Я не мог произнести ни слова. Думал о фотографии бабы. О ее улыбке. Об историях, которые рассказывала о ней мать. О ее остром уме и еще более остром языке. Самоубийство…