— Может быть. Я люблю тебя, Флинн.
— И я тебя, сестренка. — Он схватил ее за нос. — Но я еще припомню тебе все это, попозже.
— Нет. Скажи: «Я люблю тебя».
— Да ладно тебе.
— Всего три слова, Флинн. Выдави их.
— Я люблю тебя. А теперь уходи.
— Я не закончила.
Он со стоном упал обратно на диван.
— Мы тут вздремнуть пытаемся, для нашего психического здоровья.
— Она никогда не любила тебя, Флинн. Ей нравилось то, кем ты был в Долине. Ей нравилось, когда ее видели с тобой, и ей нравилось пудрить тебе мозги. Может, ты и дурак, но в некоторых областях ты проявляешь не слабую смекалку. Она использовала тебя.
— И от этого мне должно полегчать? Знать, что я попросту позволил себя использовать?
— Это должно помочь тебе перестать винить себя за то, что произошло с Лили.
— Я не виню себя. Я ненавижу женщин. — Он обнажил зубы в злобной улыбке. — Я всего лишь хочу трахать их. Теперь ты уйдешь?
— У тебя дюжина красных роз в спальне.
— О, черт.
— Попался, — повторила она и ткнула пальцем ему в живот.
Он принял сестринский тычок как мужчина.
— Позволь спросить кое-что. Кому-нибудь вообще нравилась Лили?
— Нет.
Он со свистом выдохнул, устремив взгляд в потолок.
— Просто проверял.
Стук в дверь заставил его выругаться, а ее подскочить.
— Я открою. — Объявила она. — Может, это еще цветы.
Ухмыляясь, она открыла дверь. Уже в следующий момент она выругалась, причем так грязно и замысловато, как Флинну и не снилось.
— Привет, Стретч.[15] Как не стыдно.
Джордан Хоук, красивый как дьявол, а по мнению Даны, как дьявол в квадрате, подмигнул ей и неторопливым шагом вернулся в ее жизнь.
На одно короткое, безрассудное мгновение она задумалась, не подставить ли ему подножку. Вместо этого она схватила его за руку, вообразив что скручивает ее, как в мультяшной драке.
— Эй. Никто не приглашал тебя войти.
— Ты сейчас живешь здесь? — Он переместил свое тело медленным, непринужденным движением. Он всегда был в движении. Ростом в шесть футов и три дюйма, он на целых пять дюймов возвышался над ней. Когда-то она находила это возбуждающим, теперь это просто раздражало.
Он не стал толстым или некрасивым, не пал жертвой мужского облысения. Нет, он по-прежнему оставался долговязым и эффектным, и эта копна черных волос так и осталась сексуально растрепанной вокруг загорелого, худощавого лица, выгодно оттеняя пронзительные голубые глаза. Его губы были красиво очерчены и, у нее была возможность узнать это, очень изобретательны.
И сейчас они кривились в ленивой, насмешливой улыбке, от которой в ней просыпалось желание разбить их в кровь.