Он прикурил сигарету, тщательно, как решил с вечера, проанализировал ситуацию и заключил, что впервые в истории мира тридцатисемилетний человек находится в столь удивительном положении. Он - участник "чуда". Жизнь. Здоровье. Круг замечательных знакомых. И четверть миллиона долларов.
Разумеется, он не был уникален, как сам себя воспринимал. Но только полностью восприняв факт своей смерти и воскрешения, не думая о миллионах и миллионах ему подобных, он мог чувствовать свою уникальность. И чувство сие было прекрасным.
- Только что получено новое сообщение, человек Форрестер, - сказала кровать.
- Притормози его, - посоветовал Форрестер. - Сначала я выпью чашку кофе.
- Вы хотите получить чашку кофе, человек Форрестер?
- Ты знаешь, что ты - зануда? Я сам скажу, чего я хочу, когда действительно захочу. Понятно?
Чего Форрестер хотел по-настоящему и в чем он не признался даже самому себе, - желание растянуть удивительный момент сладостной отстраненности. Это было сродни освобождению и напоминало его первую неделю службы в армии, когда он осознал, что есть два пути отбарабанить срок: легкий и тяжелый. Легкий путь вычеркивал принятие собственных решений, и личная инициатива пресекалась. Ты подчиняешься приказам, а само пребывание в армии сопоставимо с продолжительным отпуском в плохо оборудованном лагере для взрослых.
Здесь обстановка была роскошной. Но принцип поведения оставался армейским. Форрестеру нет нужды нагружать себя обязательствами. У него просто нет никаких обязательств. Он не должен тревожиться о том, чтобы дети не проспали школу, ведь у него не было больше детей. Он не должен больше ломать голову над тем, чтобы у жены было достаточно денег на ежедневные расходы, ведь у него не было больше жены. И, имей он желание, можно снова лечь, натянуть одеяло на голову и заснуть. Никто не остановит его; и никто не обидится. Если надумает, то он может напиться, может подольститься к девушке, может сесть и написать стихотворение. Все его долги уплачены или забыты за прошедшие столетия. Все его обещания исполнены, а неисполненные лежат вне пределов вероятного исполнения. Ложь, сказанная им Дороти об уик-энде 1962 года, далее не должна беспокоить его. Даже если правда и откроется, то она всем будет безразлична, но и сам факт того, что правду узнают, был невероятен.
Короче говоря, список его прегрешений чист. Можно начинать жить.
К тому же у него на руках весьма солидные гарантии продолжительной жизни. Ой не болен. Не существует никаких угроз его жизни. Даже опухоль, которую он заметил на ноге за несколько дней до смерти, не могла и далее оставаться злокачественной или хоть как-то угрожать его жизни; в противном случае доктора из Дорментория удалили бы ее. Ему не стоило беспокоиться даже о неприятной перспективе попасть под машину, - если таковые еще существовали - ведь даже при наихудшем раскладе это могло означать не более, чем несколько столетий в ванне с жидким гелием, а затем возвращение к жизни, которая станет еще прекрасней, чем ранее.