То, что Рекс терпеть не может ефрейтора Мирошникова, знали все, правда, истинная причина этого была известна только Громову. Он, само собой, помалкивал и, кроме того, не особенно верил в то, что Рекс догадывается о Санькином прошлом. Не верил он и тому, будто Рекс спит и видит, как бы отомстить собачьему душегубу. Но факт, как говорится, был налицо, да и Рекс своей неприязни не скрывал.
Все это вызывало у Громова досаду, тем более что он любил и ценил Саньку. Ефрейтор отлично стрелял, быстро бегал, бесшумно ползал, а об исполнительности, бесстрашии, чувстве товарищества и говорить нечего. Вся рота считала Мирошникова прирожденным разведчиком: маленький, юркий, стремительный, он мог вдруг замереть и целый день лежать без движения в пятидесяти метрах от немецких траншей, наблюдая за передним краем.
Но была у ефрейтора слабость, над которой все добродушно посмеивались: Мирошников слыл записным пижоном. Сапоги носил только хромовые, гимнастерки — суконные. А чего стоила новенькая офицерская шинель? Вот только хорошей пилотки у ефрейтора не было. А мечтал он о синей с голубым кантом пилотке летчиков. Наконец, Мирошникову повезло: один летчик согласился обменять свою пилотку на немецкий пистолет вальтер. Грабеж, конечно, неслыханный, но ефрейтор молча отстегнул кобуру и отдал летчику.
Целый день щеголял Мирошников в синей пилотке. Побывал в медсанбате, заглянул к связисткам. А вечером его вызвал Громов и приказал: взять двоих разведчиков, выйти на ничейную землю и установить наблюдение за немецким дежурным пулеметом; если удастся, попытаться взять «языка».
— Есть! — козырнул Мирошников и покосился на Рекса.
Тот сидел в углу блиндажа и напряженно следил за ефрейтором. Рекс знал, что он свой и никакого вреда хозяину не причинит, но почему-то каждый раз, когда видел этого маленького человека, в нем все сжималось и сам собой взъерошивался загривок.
Вот и сейчас, когда Мирошников выходил из блиндажа, Рекс перехватил его быстрый взгляд. Само собой рыкнуло горло, дрогнули губы и обнажился клык. Мирошникова даже передернуло.
— Веселая собачка! — сказал он капитану. — С улыбочкой провожает.
— Это только тебя, — ответил Громов. — Приглянулся ты ему. Обычно после такой «улыбки» он бросается на горло, а тебя не трогает. Чует что-то. Слушай, Мирошников, а может, все дело в пилотке? — хохотнул Громов. — Может, ты ее не выменял, а стянул?
— За что обижаете, товарищ капитан? Махнулся честь по чести. Вальтер, сами понимаете, пилотки стоит.
— Верно, стоит. Ты, кстати, переоденься.
— Само собой. Не в хромовых же сапогах ползти за «языком».