Читая в ссылке работу П. Когана «Очерки по истории западноевропейских литератур», Иосиф подчёркивает фразу из Руссо:
«И я не рассуждаю о Нём. Для Бога БОЛЕЕ ОСКОРБИТЕЛЬНО, если неправильно судят о Нём, чем если вовсе о Нём не думают».
Да и для всех ли Нехлюдовых — катарсис? Или в большинстве всё же были неприемлемые для неба, тёплохладные православные? Чтобы примириться с собственной совестью, приходилось рвать со своей средой и ненавистным государством, становиться бунтарём или бежать. Мотивами такого бунта-бегства буквально пронизана русская классическая литература. Бегство или смерть!
Человек «по образу и подобию» не мог существовать в той «Святой Руси», не насилуя свою совесть, и не удивительно, что он в отчаянии разрушил тот мир или способствовал разрушению. Это были поиски Бога «с чёрного хода» — не того попустителя зла, которого вольно или невольно исповедывало порой официальное духовенство, а защитника «униженных и оскорблённых»:
Чтобы простил, чтоб заступился,
Чтоб осенил меня крестом
Бог угнетённых. Бог скорбящих,
Бог поколений, предстоящих
Пред этим скудным алтарём!
/Ник. Некрасов/
Не было для больной совести пристанища на Руси, кроме монастырей, но не всем по силам подвиг монашеский…
Потупя голову, в тоске ломая руки, Я в воплях изливал души пронзённой муки И горько повторял, метаясь как больной:
«Что делать буду я? что станется со мной?» На расспросы родных герой признаётся, что его мучит ужас перед какой-то грядущей катастрофой:
И мы погибнем все, коль не успеем вскоре Обресть убежище, а где? о горе, горе!
«Как узник, из тюрьмы замысливший побег», герой бродит в страхе и унынии, пока не встречает юношу-монаха с книгой, который спрашивает, что случилось:
И я в ответ ему: «Познай мой жребий злобный! Я осуждён на смерть и позван в суд загробный — И вот о чём крушусь: к суду я не готов, И смерть меня страшит».
«Коль жребий твой таков, — Он возразил, — и ты так жалок в самом деле. Чего ж ты ждёшь? Зачем не убежишь отселе?» С этими словами монах указал перстом куда-то вдаль.
Я оком стал глядеть болезненно-отверстым, Как от бельма врачом избавленный слепец.
«Я вижу некий свет», — сказал я наконец.
«Иди ж, — он продолжал, — держись сего ты света, Пусть будет он тебе единственная мечта, Пока ты тесных врат спасенья не достиг, Ступай!» — И я бежать пустился в тот же миг.
— Вот и искали этот самый «некий свет» многие в революции…
— Что-то не припомню? кто сочинитель? — проворчал АГ.
— Темнота, Александра Сергеевича не узнал…
— Не может быть, нет такого у Пушкина.
— «Странник», 1835 год, незадолго до смерти. Разве это не Евангельский «узкий путь спасения»? Подобное и у Некрасова есть, я уже цитировал: