И Ангел-Хранитель пел тяжко болящему отроку Иосифу, что если он станет пастырем, как обещала Небу Екатерина, он должен стремиться воспитывать именно «сынов», — горячих, самоотверженных, жертвенных служителей Делу Божию на земле — умножению жатвы Господней.
Великому Делу восхождения к абсолютной, всепроникающей, всепобеждающей и всепрощающей Любви.
О том, что каждая частица будущего Богочеловечества, каждая душа рождается, призывается из небытия в определённое время, в определённом месте, с определённой сверхзадачей-Замыслом, на осуществление которого ей даны дары Неба — время, здоровье, таланты. Вписанный в сердце Закон Неба. И знание Замысла о тебе…
О том, что нет выше звания пастыря, «ловца человеков». С-пасти, с-пасать — они — прямые воины Спасителя.
— Думаешь, он что-либо понял из твоих нудных проповедей, Позитив, проникся ими? Он любил верховодить мальчишками, всегда быть первым, был обидчивым, драчливым, злопамятным, лукавым…
— Скажи ещё жестокосердным, коварным, кровожадным…
— Мальчики, не ссорьтесь! — рявкнула тётя Клава из вечности, — Гроза начнётся…
И тут же наступила тьма кромешная. Яна проснулась внезапно и села в кровати, готовая зареветь со страху.
* * *
Яна просыпается внезапно и садится в кровати, готовая зареветь со страху. Она одна, в комнате тихо и душно, хоть окно и открыто. Никакой прохлады с улицы, ни звука, занавески не шелохнутся. Что-то необычное, зловещее в этой липкой душной тишине. И вдруг дворик за окном осветился, обозначился, но не как днем, а каким-то призрачным, зыбким и нереальным светом. Вспыхнул двор и погас. И тут же нечто глухо зарычало в отдалении. Постепенно набирая силу, рев пронесся над домом, звякнули стекла в окне.
А мама в ночной смене.
Грозы Яна боялась и потом, и всегда, уже зная название этому «нечто» и его причину…
— Уу-у… Аа-а… — воет Яна, но от тоскливо-одинокого своего воя ей еще страшнее.
— Яничка, ты чой-то? Бежи, бежи ко мне, — слышится из-за занавески.
Бабка Ксеня больна. Болезнь у нее не как у других, что приходит и уходит, — это ее обычное всегдашнее состояние. Она почти всегда лежит. Не стонет, не жалуется, и если б не кашель с хрипами, свистом и щелканьем, не кашель, а целый оркестр, хоть и глушит его бабка тщетно в подушку, — все бы, наверное, вообще позабыли, что в темном углу за пологом живет бабка Ксеня.
Бабкин угол — в большой комнате, она же столовая, она же комната мамы с Яной — им принадлежит огромная кровать, шифоньер, тумбочка и картина над кроватью, изображающая зеленый пруд, зеленую луну и зеленых купающихся девушек. — По-моему, эта штука квакает, — сказала как-то мама. Зеленая картина входит в понятие «хорошая меблировка», и за нее им приходится доплачивать. Зато бабка Ксеня с кашлем-оркестром считается «неудобством» и хозяйка исчисляет это неудобство примерно в стоимость картины. То есть получается так на так.