Лишь изредка оживала рука в крестообразном полёте, складывалось в поясном поклоне тело и снова врастало в стену недвижно-безмолвной мумией.
Выходил он к терпеливо дожидавшейся каждый вечер Иоанне, едва держась на ногах — пепельно-серый, прокуренный, хоть и пообещал отцу Борису постепенно бросить курить к началу занятий. Машинально проглатывал оставленный на террасе ужин, всё ещё пребывая там, на Фаворе, — заросший, даже не худой, а какой-то иссушённый, только глаза горели жадным голодным огнём в тщетной погоне за непостижимым. Она понимала, что он столь же счастлив, сколь несчастлив, никто не мог ему помочь, и уже не оставалось сил в гордой губительной попытке свести Небо на землю.
Они брели плечом к плечу среди пылающих закатных стволов, с каждым днём всё раньше гаснущих согласно астрономическому календарю. И вся накопленная ею за день энергия помолодевшего, расцветшего от счастливо-привольной лужинской жизни тела переливалась в Ганю — здоровая деревенская еда, парное молоко с малиной, солнце, под которым она часами жарилась на берегу озера с очередной умной книгой, или гоняя с егоркиными малышами мяч, а потом до одури плавая на зависть ребятишкам.
«Тётя Яна, пора вылезать, простудитесь!» — орали они хором, и она вылезала, как русалка, пропахшая тиной, вытаскивала из волос длинные зелёные водоросли, переодевалась в кустах, натягивая сарафан прямо на ещё влажное тело, прыгала, как в детстве, пока из ушей не вытечет вода. А потом крепко спала с открытым окном. Лето кончалось, кончались и комары, можно было пить всласть ночной лужинский воздух, настоенный на цветах и травах.
— Иоанна…
Ганя сжимал её руку, они гуляли, чаще всего молча в блаженном единении, вмещая в себя весь мир, который вмещал их. И краснозакатные деревья склонялись над головами, и сонно пели им птицы, и рыжий дух Альмы ласкался о ноги. И постепенно капля за каплей её накопленная за день энергия, жизненная сила переливалась в него, она видела, как распрямляется, наливается жизнью его изнурённое тело, розовеют щёки, губы.
— Пройдёмся ещё, — просил он, но она мотала головой, выпитая, сожжённая до дна, дотла и безмерно счастливая, что ей удалось пусть косвенно, но взойти на его костёр и сгореть, чтобы рухнуть головешкой на девичью койку в своей мансарде и наутро снова набираться сил для безумной ганиной гонки за Фаворским светом.
Он воспринимал, как должное, что с нею будто воскресает, он привык, как и она, к чуду их единения, когда они были обречены, наверное, на общее кровообращение, как сиамские близнецы, становясь по очереди то вампиром то донором.