Поскольку семья Гэрроу состояла только из двух человек — Маршалла и его жены, — единственным человеком, который считает, что Маршалл стал обузой, был Гэрроу.
Какая нелепость!..
Гэрроу продавал людей сотнями. Он торговал китайскими крестьянами так, как другие торгуют специями. Он свозил их в порт Макао, а потом переправлял морем на Кубу или в Перу — в любую страну, где рабов продавали за золото. И этот человек посмел считать Маршалла обузой?
Она сосредоточилась на своих ногтях, пытаясь не выдать волнения.
— Но тебе незачем об этом беспокоиться, Тереза, — благодушно заявил Гэрроу.
— Конечно, Гэрроу. Прости, что я об этом спросила.
Когда она подняла на него глаза, она знала, что в них уже не было ненависти, которую она к нему испытывала.
— Поцелуй меня на прощание, дорогой. — Она протянула к нему руки.
Он наклонился и поцеловал ее в лоб.
— Тебе надо излечиться от своей прискорбной привычки быть слишком прямолинейной, моя дорогая. Это не очень привлекательная черта.
Она лишь улыбнулась.
Жаль, что корона согласилась выдать Гэрроу китайцам и она не увидит, как этого негодяя повесят.
Менее чем через двадцать минут Давина была готова.
— Постарайся ехать побыстрее, — сказала она кучеру, уже сидевшему на козлах.
Ночь уже наступила, и в темноте вряд ли можно было ехать быстро, но Давина не хотела ждать до утра.
Джим открыл дверцу кареты и помог ей сесть. Сам он сел напротив, рядом с Норой. У Давины не хватило духу приказать девушке остаться в Эмброузе.
Все молчали. Да и о чем было говорить? Давина решила сохранить силы до того момента, когда придется действовать. Она потрогала то, что спрятала в кармане, надеясь, что этого будет достаточно для освобождения Маршалла.
Жадность должна будет послужить справедливости.
Давина откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза, стараясь удержать слезы. Сейчас не время поддаваться эмоциям.
Она знала, что такое боль. Боль от того, что она странная девушка и над ней смеялись, а потом шептались за ее спиной, когда настало время представить, обществу. Эта боль была похожа на уколы булавки, повторенные сотни раз. Эти уколы она, конечно, замечала, но они не слишком глубоко ее ранили.
Она все еще чувствовала боль, которую испытала после смерти матери, хотя прошло уже много времени. Эта потеря оставила в ее сердце странное ощущение пустоты, в которой постоянно отдавалось гулкое эхо.
Была еще боль от собственной неуклюжести. Она не была уверена в том, что понимает, как работает ее тело и куда ведут ее ноги. Она очень долго была неловкой и неграциозной. Ей приходилось носить очки, что не прибавляло ей привлекательности. На самом деле она просто была другой. И хотя она убеждала себя, что ей следует гордиться своей уникальностью, секрет был в том, что ей хотелось быть такой, как все.