– А вы… в милиции работаете? – искренне удивилась я.
Безруких кивнул и признался, что даже не представляет, в кого пошел отпрыск. Наверное, сыграла свою роль среда обитания. Но, может, через «пару годочков» успокоится? А там уже и до армии недалеко. А уж в армии из него человека сделают. Ох уж эта надежда на армию…
Ольга Николаевна тем временем вскипятила чайник. Иван Петрович с Сережкой расставили чашки, и мы дружно приготовились слушать капитана Безруких. Он, правда, хотел слушать нас, но не знал, что мы, не сговариваясь, мысленно приняли единогласное решение: не отпускать капитана, пока не вытянем из него все, что ему известно. Зачем делать ту работу, которую за тебя может выполнить другой? Капитан и представляемые им органы, естественно, обладали большими возможностями, чем мы; нас же интересовал лишь результат их усилий. Вот его мы намеревались узнать любой ценой. А если мы нашей дружной квартирой за что возьмемся…
Ольга Николаевна наступила мне под столом на ногу. Я наступила Сережке. Он – Ивану Петровичу. Иван Петрович – Анне Николаевне. Мы все поняли друг друга без слов.
– Как вы тут? – тем временем спрашивал Безруких, оглядывая стены в подтеках. Проследовав в кухню, он увидел в коридоре кучу только что сорванных обоев, банки с краской и прочее барахло. Да и в прихожей у нас теперь стояло невесть что.
– Сушимся, ремонтируемся, – ответила я неопределенно.
Остальные жильцы нашей коммуналки сокрушенно покачали головами, поохали, поахали, помянули недобрым словом алкашей-художников, но потом признали: о мертвых надо или хорошо, или никак.
Капитан, почувствовав себя в теплой домашней обстановке, где его принимали как старого доброго знакомого, рассказал: останки опознать с полной достоверностью не удалось, но есть все основания предполагать, что это – двое художников, постоянно обитавших в мастерской. Третий, проживающий у жены, на опознание приходил, но, естественно, ничего сказать не смог. В том, что осталось от его приятелей, узнать кого-либо было трудно. Правда, он сообщил, что его приятели вроде бы собирались провести вечерок за бутылочкой. Наверное, заснули с непогашенной сигаретой.
Я вспомнила, что в ночь с пятницы на субботу над нами слышались шумы. Безруких тут же внес мои «показания» в протокол. Дело для него было ясным, следовало только все оформить должным образом.
– А взорвалось у них чего? – спросил мой сын, глядя невинными глазами на милиционера.
Безруких не знал точно – этим занимались специалисты, но высказал свое мнение. Предположил, что какие-то химикаты, используемые художниками в работе. Вызванный к следователю третий художник не мог толком вспомнить, что хранилось у них в мастерской. Безруких не собирался заострять на этом внимание, только поинтересовался, не обвалилось ли у нас чего от взрыва. Мы ответили, что только немного штукатурки да статуэтки побились.