Положение это выводится из следующего основного принципа, составляющего ядро, центр всего кодекса.
5) Верховное судилище, к которому в последнюю очередь следует обращаться со всеми недоразумениями в вопросах чести — это физическая сила, животность. Всякая грубость есть в сущности апелляция к животности, уклоняясь от борьбы разума и нравственного права, она признает только борьбу физической силы, борьба эта ведется человеческой породой (которую Франклин называл «породой изготовляющей орудия») специально для этой цели изготовленным оружием, в форме дуэли, и на такое решение спора уже нет апелляции. Этот принцип может быть характеризован термином «кулачное право», поэтому рыцарская честь должна бы называться «кулачной честью» — Faustehre.
6) Выше мы видели, что гражданская честь крайне щепетильна в вопросах имущества, принятых на себя обязательств и данного слова, рассматриваемый же ныне кодекс оказывается весьма либеральным в этих пунктах. Есть только одно слово, которое нельзя нарушать — это то, к которому прибавлено «клянусь честью», следовательно, остается предположить, что всякое другое слово можно нарушать. Но даже и при нарушении «честного слова» честь еще может быть спасена тем же универсальным средством — дуэлью, дуэлью с тем, кто утверждает, что было дано это «честное слово». Есть далее только один долг, который должен быть непременно уплачен — долг карточный, называемый поэтому долгом чести, остальные долги можно вовсе не платить — рыцарская честь от этого не пострадает.
Каждый нормальный человек поймет сразу, что этот оригинальный и смешной варварский кодекс чести вытекает отнюдь не из сущности человеческой натуры, не из здравого понимания людских отношений. Это подтверждается крайне ограниченной сферой его применения, таковой является исключительно Европа, и то лишь со Средних веков, притом только среда дворянская, военная и подлаживающиеся к ним слои. Ни греки, ни римляне, ни высоко цивилизованные народы Азии древней и новой эпох не имеют понятия об этой чести и ее принципах. Для них нет иной чести, кроме той, которую я назвал гражданской.
Все они ценят человека по тому, что он обнаружил в своих действиях, а не по тому, что взболтнет про него какой-нибудь вздорный, развязный язык. Всюду у них то, что скажет или сделает человек, может погубить только его честь, но не чью-либо иную. Все они видят в ударе только удар, лошадь или осел ударяют только сильнее — вот и все. Иногда удар может раздражить, и будет отмщен на месте, но честь здесь ни при чем, никто не станет подсчитывать удары, обиды и число потребованных и не потребованных «сатисфакций». Народы эти в храбрости, в презрении к жизни не уступают нациям христианской Европы. Греки и римляне были в полном смысле героями, но о «point d'honneur» они и понятия не имели. Поединок был у них делом не благородных классов, а презренных гладиаторов, бежавших рабов, приговоренных преступников, которых, по очереди с дикими зверями, натравляли друг на друга на потеху толпы. На заре христианства гладиаторские игры исчезли, при его торжестве их место заняла — под личиною Божьего суда — дуэль. Если эти игры были жесткой данью, отдаваемой всеобщей страсти к зрелищам, то дуэль — та же дань, выплачиваемая предрассудку, но уже не преступниками и рабами, а свободными, благородными людьми.