– Это я ему обещаю. Иди передай – жду. Дарья побежала к двери.
– Несчастная я… – В голосе Дарьи слышалась истерика. – Господи, за что? За что, Господи?…
Граф Оболин не обернулся. Хлопнула дверь. «Убью! Пристрелю как бешеную собаку». Алексей Григорьевич метнулся к шкафу, вытащил дорожный чемодан, щелкнул замками. Из-под одежды, которой был туго набит чемодан, граф Оболин достал револьвер. Шестизарядный, немецкий. Он купил его в Мемеле в тот же день, когда прочитал в газетах о готовящейся продаже «Золотой братины» Нейгольбергу «графом Оболиным». Тогда он решил: «В Берлин. Разыщу иуду и пристрелю». Но появились Любин и Забродин… Вороненая сталь рукоятки холодила ладонь. Граф Оболин снял предохранитель, подошел к письменному столу, выдвинул верхний ящик, положил в него револьвер, сверху накрыл оружие чистыми листами бумаги, приготовленными для писем. «Теперь пристрелю. Будь что будет».
Граф Оболин взглянул на часы. Было без четверти одиннадцать. «Еще семь часов. Целая вечность. Ладно. Вина заказывать не буду».
Алексей Григорьевич бесцельно походил по гостиной, чувствуя отвратительную мелкую дрожь во всем теле. В спальне раздвинул на окне шторы – над озером клубилось грозовое небо, по свинцово-серой воде бежали волны с белыми гребешками пены; на стекло легли первые капли дождя. Оболин, не раздеваясь, рухнул на кровать, утонув в мягкой перине, перевернулся на спину, заложил руки за голову. На потолке розовый амур целился в обнаженного юношу, который украдкой подглядывал за девушкой, подставившей кувшин под струю родника, бившего из отвесной скалы.
«Господи! Господи, прости меня!.. Когда же все это началось? Лет пять или шесть назад. Да, я уже был женат, Мария ждала ребенка. Мы собирались переезжать из Питера в Ораниенбаум, я отправился с Никитой, без семьи, чтобы подготовить дом. Был май, наверно, середина мая, зацветала черемуха».
Граф Оболин закрыл глаза, и жгучее воспоминание обрело реальность.
– …Это наша новая горничная, – представил Никита Толмачев. – Управляющий Иван Николаевич прислал. Из вашей деревни Рузово. Дарья Шишмарева.
Рядом с дворецким стояла девушка-подросток лет шестнадцати или семнадцати. Изваяние, статуэтка, в простом деревенском платье. Всю ее завораживающую красоту Алексей Григорьевич в ту первую встречу не увидел, не оценил – он встретил ее взгляд и утонул в двух черных омутах, не в силах вынырнуть из них и не желая этого делать…
– Рекомендации самые хорошие, – говорил между тем Никита Толмачев. – Умна, работяща, послушна…
«Послушна…» – повторил про себя Алексей Григорьевич, не в силах оторвать глаз от юной красавицы. А Дарья тоже открыто смотрела на молодого графа, и во взгляде ее был призыв. Ночью он пришел в ее комнату – дверь была не заперта. «Она ждала меня!» – понял Алексей Григорьевич, встретив в пепельно-голубой нереальности (начинались белые ночи) тонкие руки, протянутые ему навстречу. И граф Алексей Григорьевич Оболин пропал, сгорел на страшном и прекрасном костре, осознавая в неумелых и страстных объятиях, что это не будет легкой интрижкой, дачным приключением, прихотью молодого барина, которая скоро пройдет, легко забудется, развеется папиросным дымом.