– Всю? – усомнился граф Оболин. – У большевиков есть триста миллионов немецких марок на какой-то графский сервиз? На величайшее, как вы, Кирилл Захарович, утверждаете, произведение искусства? Полноте! Не держите меня, господа… Впрочем, то-ва-ри-щи… Не держите меня за полного дурака. За год господства всеми своими деяниями большевики доказали: им культура противопоказана.
– Я подтверждаю, Алексей Григорьевич, – сказал Любин, – что такой разговор был. Если угодно, я поставил условие: удастся вернуть «Братину» – вы получите за нее денежную компенсацию. Мне обещали… Правда, возможно, не полную стоимость…
– Вот-вот, не полную!.. Чего уж там, Кирилл Захарович, в хорошей компании вы оказались, ничего не скажешь! Ведь большевики, ваша Чека… – граф Оболин еле сдерживал себя, чтобы не перейти на крик, – все они бандиты, разбойники с большой дороги. Разве вы не убедились в этом дома, в России?
– Подождите, граф. – В голосе Забродина появились твердые, неумолимые нотки. – Оскорблениями, упреками мы с вами вряд ли чего достигнем. Давайте представим вот что. В Чека ничего не узнали о «Золотой братине». Мы с Кириллом Захаровичем не появились у вас в гостиничном номере в Мемеле. Что из этого следует? Только одно: «Золотую братину» лжеграф – он же ваш дворецкий Толмачев – продает Нейгольбергу за тридцать пять миллионов марок и вместе с Дарьей исчезает, для вас – бесследно. Даже узнав из газет о настоящей цене сервиза, – если бы такие сведения туда проникли, – Никита Никитович никогда бы не обратился в суд, боясь разоблачения. Вы со мной согласны, Алексей Григорьевич?
После тяжелого раздумья граф Оболин кивнул:
– Согласен…
– Поэтому, – продолжал Забродин, – давайте доведем начатое до конца. У нас две задачи: вырвать у ювелира сервиз… И вернуть вам Дарью.
– Хорошо, хорошо! – заспешил граф Алексей Григорьвич. – Я остаюсь с вами. Пока… На время, до процесса. Я делаю это только из-за Дарьи, из-за моей Дарьюшки… Умоляю: верните мне ее! Умоляю…
– Мы все сделаем для этого. – И опять Забродин раскурил трубку. – Однако процесс может не состояться…
– Почему? – в крайнем удивлении перебил Кирилл Любин.
– Теперь Толмачев знает, с кем имеет дело, знает, что за графом стоит Чека… – Глеб помедлил: – И скорее всего, он рассуждает, уж простите, Алексей Григорьевич, так же, как вы: если граф Оболин выиграет процесс, злодеи-большевики заберут себе «Золотую братину» целиком, оставив вас на бобах.
– Резонно, – согласился граф Оболин, слабо улыбнувшись. – А разве, Глеб Кузьмич, не так?
– Не так! Компенсацию вы получите. Но этого не будет знать Толмачев. И, по моему убеждению, возможны два варианта поведения Толмачева. Первый вариант. Он постарается сорвать процесс, рассуждая: пусть лучше «Золотая братина» останется у Нейгольберга в Германии, чем вернется в красную Россию. А потом уж он будет думать, что делать. Мне ясно одно: с надувательством Арона Нейгольберга Никита Никитович не примирится никогда. Второй вариант. Толмачев может все-таки допустить судебный процесс и действовать в зависимости от того, как он будет проходить. И в этом случае, Алексей Григорьевич, он станет искать встреч с вами… Какой вариант выберет ваш дворецкий, покажут ближайшие два-три дня.