Иван Кириллович Любин стоял на ступенях каменной лестницы особняка, которая вела на просторную веранду с полукругом легких ампирных колонн, а в глубине веранды были видны парадные двери музея. Через небольшой двор к Любину шли трое. В коренастом человеке в светлом летнем костюме с черным кожаным кейсом директор сразу угадал графа. Александр Петрович Оболин был достаточно молод – лет тридцати пяти. Окладистая густая борода с легкой проседью, темные очки, высокий лоб, жестко сжатые выразительные губы; во всем облике присутствовали достоинство и уверенность. По бокам, приотстав на полшага, следовали два молодых человека в одинаковых костюмах цвета хаки свободного покроя – оба с короткой, тоже одинаковой, стрижкой и с бритыми шеями.
– Добрый вечер, дорогой Иван Кириллович! – первым заговорил граф Оболин, протягивая широкую белую ладонь.
– Добрый вечер, Александр Петрович.
– А это мои молодцы – Евгений и Станислав. Оба молодых человека сдержанно поклонились.
– Прошу! Прошу сначала ко мне! – Директор музея не мог отделаться от ощущения нереальности происходящего: ведь в этом кожаном кейсе…
Станислав остался стоять у двери кабинета Любина, а Евгений, бросив Ивану Кирилловичу тихо и бесстрастно: «С вашего разрешения», вошел в кабинет первым, быстро осмотрелся, взял стул, перенес его к двери и прочно сел, расставив ноги.
Они сидели друг против друга – Любин в своем кресле, Оболин в таком же кресле по другую сторону письменного стола.
– Так… – Директор музея от переполнившего его волнения не знал, как приступить к делу. – И с чего же мы начнем?
– Давайте, Иван Кириллович, начнем с самого главного. – Граф Оболин положил на стол кожаный кейс, поколдовал с кодами на двух замках, которые один за другим послушно щелкнули. Поднял крышку. Внутри кейса, во всю его длину, лежал продолговатый предмет, завернутый в зеленоватую фланель. – Прошу! – Александр Петрович передал директору музея сверток. – Давайте отметим историческую важность момента. Итак, глубокоуважаемый Иван Кириллович, сегодня, двадцать четвертого июля тысяча девятьсот девяносто шестого года, через четверть века после кончины моего деда, русского графа Алексея Григорьевича Оболина, я выполняю его волю, согласно завещанию покойного. Отныне сей предмет принадлежит вам!
– Не мне… Музею… России… – Горло Любина сдавил спазм, и он не мог говорить дальше.
Александр Петрович медленно, будто остерегаясь чего-то, развернул мягкую фланель.
И в руках его оказалось продолговатое золотое блюдо дивной, совершенной формы. На его дне пунктирными линиями была изображена деревянная часовенка, охваченная беспощадным пламенем, которое сильный ветер сбивал набок… За этим пожаром, переданным лаконично и скупо, непонятным, непостижимым образом угадывались народная беда, вселенское горе…