И еще одно наблюдение во время пиршества сделал Кирилл: Свечка и дворецкий по-прежнему молча и профессионально служили господам – подливали в рюмки и кубки, меняли тарелки, подносили тому или другому блюда и закуски. Только на бесстрастном лице Никиты Толмачева временами появлялась тень улыбки. Какой-то особой улыбки… Любин не мог определить какой. Злой? Иронической?
А барон фон Кернстофф почему-то рыдал над своей тарелкой, бормоча:
– Пропало, все пропало! Майн готт!
И тут вскочил князь Василий, уже совершенно пьяный, с золотым кубком в руке, закричал:
– За Россию, господа! Я предлагаю тост за Россию!
Человек в военном кителе с силой ударил кулаком по столу – и мгновенно стало тихо.
– За Россию? – повторил он. – За какую Россию, князь, вы предлагаете выпить? Может быть, за красную Россию? Большевики утверждают, что другой отныне не дано!
– За белую Россию… – растерянно пролепетал Василий Святославович, трезвея.
– Белой России нет! – Человек в военном кителе все больше распалялся. – Пока есть только белое движение за Россию. В нем, в нем, князь, наше место! Надо бороться! Все силы, все, что есть, пока не поздно… Крестьянские восстания против большевистского насилия на Урале, в Сибири, на Кубани… – лихорадочно говорил сухощавый военный. – В руках чехословацкого корпуса вся Средняя Волга, на Дальнем Востоке мы получаем американское оружие. Бороться, господа, бороться! Я… Лично я завтра – на Украину, к Деникину. А вы? Вот вы, граф, – повернулся он к хозяину дома, – бежите за границу со своим сервизом?
– Бегу, – спокойно сказал граф Оболин. – И сегодняшняя наша встреча, господа, простите, не встреча, а прощание. И поминки одновременно. Поминки по бывшей России. Бегу, любезный мой Николай Илларионович. А что прикажете делать? Я сугубо штатский человек, палить из ружей не умею, махать саблей тоже. Слава богу, жену с дочерью еще в семнадцатом, когда жареным запахло, в Женеву отправил. Теперь и сам не вернулся бы, да вот… – Алексей Григорьевич взял в руку золотой кубок, долго, пристально рассматривал рисунок на нем. – Еще в шестнадцатом году сюда сервиз перевезли. Из петербургского дома. Спасибо Никите, сохранил… Через три-четыре дня он будет в Женеве, с Божьей помощью… – Граф Оболин обвел присутствующих долгим взглядом. – Бороться с ними, говорите?… Как?
Поднялся барон фон Кернстофф и запел неожиданно сильным голосом:
Боже, царя храни!
Сильный, державный,
Царствуй на славу нам…
Единая сила подняла сидящих за столом, и Кирилла Любина тоже, он пел вместе со всеми, испытывая горький непонятный восторг, не замечая, что слезы ползут по щекам.