«Все! – решился под вечер Любин. – К Глебу. Хотя бы посоветуюсь. Там видно будет».
Знакомый дом показался Кириллу запущенным донельзя, и первое, что чрезвычайно удивило его, это вывешенное для просушки на длинном балконе Забродиных нательное белье, в котором преобладали мужские кальсоны розового и голубого цвета. К Любину подошел дворник Абдулла, татарин, – он в прежние времена был частым гостем Глеба, потому что обучал его хитрым приемам какой-то восточной борьбы.
– Здравствуйте, господин! – обрадовался Абдулла. – Давно к Глебу Кузьмичу не приходили, нехорошо. Какие времена, хороший господин! Какие времена! Заселили квартиру Кузьмы Даниловича товарищами пролетариями, Маргарите Оттовне и Глебушке две комнаты оставили. Вы к ним через черный ход – там отдельная дверь, Глебушка написал. Какие времена! Нехорошие времена!
Войдя в дом через черный ход, Кирилл поднялся на третий этаж. На площадке горела тусклая лампочка, и оказалась тут только одна обшарпанная дверь; к ней кнопками был прикреплен плотный лист бумаги, и на нем крупными буквами значилось: «Забродины. Стучите громче».
Кирилл Любин постучал.
– Входите! – услышал он голос Глеба.
Кирилл оказался в крохотной прихожей, где успел обратить внимание на топчан с высокой подушкой и тулупом коричневым мехом вверх («Кто же на нем спит? Неужели Глеб?»), а на табурете стоит самовар, – похоже, горячий. А сам хозяин, в засаленном атласном халате, с нераскуренной трубкой и книгой в руке, возлежал на диване.
– Вот те раз! Кирилл? – Глеб легко поднялся с дивана. – Соизволил, вспомнил! – Он крепко обнял Любина, стиснул так, что дыхание остановилось.
– Отпусти, медведь, задушишь! – стал вырываться Кирилл.
– Так! – Хозяин комнаты насильно усадил гостя в кресло с вытертыми подлокотниками. – Дай-ка рассмотрю. Средне, средне, товарищ! Бледноват. Впрочем, по нынешним временам сойдет. Сейчас мой Саид явится – я его послал в соседнюю лавку, – чай пить будем, за горячим самоваром обо всем потолкуем. А сейчас… Ты послушай, как стервец пишет! Пророк! Ведь в шестнадцатом году молвил. Истинные русские поэты все как один пророки! -
И Глеб Забродин с чувством, со слезой в голосе прочитал из книги, которую держал в руке:
Идут века, шумит война,
Встает мятеж, горят деревни,
А ты все та ж, моя страна,
В красе заплаканной и древней.
Доколе матери тужить?
Доколе ворону кружить?
Предвидел! Все предвидел! И матери на Руси плачут. И коршуны кружат. И мятежи грядут… Каково, а?…
– Подожди, Глеб, – перебил Любин. – Ты хоть объясни… Что у вас? Родители…
– Родители? – Забродин кинул книгу на диван. – В текущий момент, Кирюша, зело скверно быть сыном русского капиталиста и интеллигентки немецкого происхождения, исповедующей большевистскую идею. Что тебе сказать?… Когда началась вся эта заваруха, родители разошлись и идейно, и по всем остальным статьям. А папашка-то мой дальновидным оказался. Представь себе: в двенадцатом году основные капиталы в Швейцарию перевел. Почуял. Это мы с муттер узнали перед самым отбытием родителя в заграницы…