ГУЛАГ. Паутина Большого террора (Эпплбаум) - страница 54

Однако Олег Волков, который тоже был на Соловках во время визита Горького, пишет, что писатель «глядел только в ту сторону, какую ему указывали».[201] И хотя история о мальчике появляется не только у Лихачева (согласно одной из версий, он сразу же после отъезда Горького был расстрелян), некоторые мемуаристы утверждают, что к Горькому не дали подойти ни одному заключенному.[202] Есть сведения, что впоследствии все письма лагерников Горькому перехватывались администрацией и что по крайней мере один из их авторов бьш уничтожен.[203] В. Э. Канэп, бывший чекист, ставший заключенным, даже утверждал, что Горький посетил штрафной изолятор на Секирке, где сделал запись в контрольном журнале. Один из московских руководителей ОГПУ, сопровождавших Горького, написал там: «При посещении мною Секирной нашел надлежащий порядок». Ниже, по словам Канэпа, Горький добавил: «Сказал бы — отлично».[204]

Хотя мы не можем установить в точности, что именно Горький сказал и сделал на острове, мы можем прочесть очерк, написанный им впоследствии. Горький хвалит в нем красоту соловецкой природы, описывает живописные монастырские здания и их живописных обитателей. Плывя к острову на пароходе, он даже разговорился с соловецким монахом. «А начальство как относится к вам?» — спросил Горький. «Начальство тут желает, чтобы все работали. Мы — работаем», — ответил монах.[205]

Горький с одобрением пишет об условиях жизни заключенных, явно желая внушить читателю, что советский трудовой лагерь — совсем не то же самое, что царская тюрьма. В комнатах женщин, пишет он, «по четыре и по шести кроватей, каждая прибрана „своим“, — свои одеяла, подушки, на стенах фотографии, открытки, на подоконниках — цветы, впечатления „казенщины“ — нет, на тюрьму все это ничем не похоже, но кажется, что в этих комнатах живут пассажирки с потонувшего корабля».

На торфоразработках трудятся «здоровые ребята в холщовых рубахах и высоких сапогах». Горький встречает и нескольких «политических». «Это контрреволюционеры эмоционального типа, „монархисты“, те, кого до революции именовали „черной сотней“», — пишет он. Когда они говорят ему, что их арестовали несправедливо, он предполагает, что они лгут. В одном месте очерка видится намек на легендарную встречу с четырнадцатилетним мальчиком. Какой-то «молодой человек „мелкого калибра“» подал ему сложенный лист бумаги. Но другие заключенные закричали: «Это — шпион!».

Но не только условия жизни делали Соловки в глазах Горького лагерем нового типа. Пассажиры и пассажирки «с потонувшего корабля» не просто довольны и здоровы — они играют главные роли в грандиозном эксперименте преобразования преступных и антиобщественных личностей в полезных членов советского общества. Горький подхватил идею Дзержинского о том, что лагеря должны быть не только средством наказания, но и «школами труда», перековывающими правонарушителей в работников, в которых нуждается новая советская система. Конечная цель эксперимента, который «дал уже неоспоримые положительные результаты», — «уничтожить тюрьмы для уголовных». «Если б такой опыт, как эта колония, дерзнуло поставить у себя любое из „культурных“ государств Европы, — пишет Горький в конце очерка, — и если б там он мог дать те результаты, которые мы получили, государство это било бы во все свои барабаны, трубило во все медные трубы о достижении своем в деле реорганизации психики преступника». Мы же «по скромности нашей» не умеем писать о своих достижениях.